• 2-е сентября ⁽¹⁾
• 3-е сентября ⁽²⁾
• 5-е сентября ⁽³⁾
• 11-е сентября ⁽⁴⁾
• 13-е сентября ⁽⁵⁾
• 15-е сентября ⁽⁶⁾

2-е сентября

Молчит по-прежнему городской водопровод. В колонках пусто. По воду, как и за дровами, ходим на Кубань. Из всех домашних дел это самые приятные. Выполняем их с удовольствием. Так проще всего уйти из дому при полном родительском согласии. Ведра в руки, коромысло через плечо – и мы с Фэдом уже за калиткой. Сегодня нашим мамам вода понадобилась во второй половине дня. До обеда возились с радиоприемником. Заняться им вчера не было времени. Весь день ушел на хозработы. Трижды мотались со своими тачками на улицу Осипенко, это почти у железной дороги. Там, у Маши, позавчера ночью пришлось оставить свою пшеницу. Теперь небольшими порциями, прикрывая оклунки травой и бурьяном, благополучно перевезли все домой.

Позже успели побывать на двух мельницах. Молоть удобней на Поповой, что рядом с Витом. Она ближе, да еще и знакомый рабочий подсказал нам, когда лучше на той неделе привезти зерно.
А сегодня с утра распеленали ставший теперь окончательно нашим «БИ». Доставили его на «Антилопу» в отличном состоянии. Собрали, почистили, даже продули пыль автомобильным насосом. Не удержавшись, подключили банку от газоновского аккумулятора. Лампы накаляются, но аппарат без анодных батарей, конечно, молчит. В старых, отцовских, цинк уже превратился в серую пыль. Пытались нарезать новых пластинок из школьных элементов Грене, но после удачного начала Фэд чуть-
чуть поднажал на лобзик, и последняя пилочка хрустнула под наши громкие вздохи. Виталий обещал посмотреть ножовочное полотно дома, в инструментах отца. Может, прихватит с собой на Кубань. Это единственная надежда. На Набережную спускались крутой тропинкой мимо цемзавода и, пока внизу
не появился Вит, свернули в старый заброшенный сад.

Отсюда, с половины горы, заводской двор как на ладони. Хозяйничают тут немцы. Подъезжают груженые машины, видно, с железнодорожной станции. Солдаты сами снимают тяжелые ящики. У некоторых отстегивают крючки, открывают крышки, осматривают содержимое. Кое-что успеваем рассмотреть и мы. В одних ящиках маленькие, размером с полкирпича, противопехотные мины, в других большие, как перевернутые черкесские сковородки, противотанковые, в третьих аккуратными рядами, с головкой-грушей и удлиненным хвостом, понятно – для миномета. Много ручных гранат на длинных
деревянных ручках, снарядов и других, незнакомых нам боеприпасов. Было ясно, что здесь теперь склад. Ящики уносят и аккуратно укладывают под навесы. Раньше там хранили выпускаемый заводом цемент, а с осени 41-го, когда производство остановилось, устроили склады Даусузского лесного комбината. Вместо школьных парт и классных досок он начал делать для фронта лыжи, легкие сани, лодки-волокуши. Отправить все зимой не успели, а жарким летом на фронтах было не до саней. Тут, под навесами, они и дождались немцев. Завоевателям эти трофеи, как видно, тоже ни к чему: их
попросту выбросили на середину двора. Грузовики, разворачиваясь, наезжают на деревянные холмы, и трещат под тяжелыми колесами лыжи и сани. Хорошо, что в первые дни, пока не устроились тут фрицы, мы успели выбрать и унести по паре добрых лыж. Таких – настоящих – у нас никогда еще не было.
Теперь лыжи на «Антилопе», дожидаются с нетерпением снега. В ближний угол двора, под самую гору, сбросили полмашины небольших красно-желтых треугольных флажков на металлических штырях. Такие указатели с надписью «Achtung minen!» мы уже встречали. Их немцы втыкают у минных полей,
предупреждая своих.

Завод с давних пор наш близкий знакомый. Сюда часто приходили с Эдиком. Его отец был директором завода. Поднимались по крутым мосткам из досок и бревен до самого верха к бункеру. Заглядывали в большую квадратную дыру. Слушали, как гудело в печах пламя, как гремели шаровые мельницы, разминая в муку мергель. Его подвозили в вагонетках рабочие по рельсам прямо к люку, ковш опрокидывали, и белые куски глины с грохотом летели вниз. Цемент, правда, получался плохим. Иногда подходивший к нам Марчихин-отец горько шутил: «Выпускаем серую пыль в глаза! С цементом у нее общее только название».

Но лучшего взять было негде, потому и этот «глиняный песок», как окрестили цемент строители, весь увозился на стройки. Сырье добывали рядом, в карьере разрытой горы, кирками и лопатами. Глина
здесь выходила наружу большими залысинами и окрашивала кручу в белый цвет. Оттого и улицу, что начиналась у самого обрыва и тянулась мимо нашей школы к Покровской церкви, станичники называли Белоглинской. Под крышей второго навеса, у западного кирпичного забора, солдаты складывали большие желтые саманы. Они очень напоминали прямоугольные головки голландского сыра. Было непонятно, зачем здесь эти «сыры». Их снимали прямо с кузова грузовика, а следом подъезжал и дожидался своей очереди еще один, с таким точно грузом. Наверное, взрывчатка! Надо спросить у Николая. Он, конечно, знает. В узком промежутке между навесом и заводской конторой уходила под забор ливневая канавка. От сада ее отгораживала легкая проволочная арматура. То был наш
законный черный ход. Им пользовались, когда на вахте стоял длинный и худой, с пустым правым рукавом, заткнутым за пояс, красный партизан – Якуш. Он хоть и впускал нас, признавая своими, но вечно бурчал: «Опять, бездельники, бродите! А матери, небось, с самого вечера у самом хвосте?» – и показывал уцелевшей рукой на длинную, уходившую к Кубани хлебную очередь у заводской лавки.

Теперь место Якуша занимал немецкий часовой. На шее автомат, на поясе – палаш, из закатанных до локтей рукавов мундира торчали его здоровые и крепкие лапы. На голове пилотка. Но три дня назад, кажется, этот же самый немец стоял в надвинутой на глаза каске. Зачем она тут нужна? Видно, одевают по желанию, чтоб казаться страшнее. Солдат как заводной. Вначале две-три минуты стоит неподвижно у ворот. Потом поворачивается налево и медленно цокает шипами горных ботинок по
булыжнику к двери магазина, забитой досками. Там делает «кругом», идет назад без остановки до самой горы и возвращается в исходное положение. Подумали с Фэдом, что если часовой и ночью один да ведет себя на манер этого, то наша тайная калитка, если не заложат ее фрицы ящиками, всегда пропустит нас в склад боеприпасов.

Пока вспоминали, как проще было убирать решетку, и когда ею пользовались последний раз, внизу показался Виталий. Шел он без ведер, вода у них дома – протока рядом, но с мешком и веревкой.
Его козырной уход из дому – «За дровами!» По заросшей бурьяном садовой дорожке спустились на Набережную и мы. Улыбающийся Вит вытащил из-за пояса новенькое ножовочное полотно. Сегодня же продолжим работу! Эта пила потолще и сломаться не должна. По улице направились к Кубани. Минули два мостика через малую и среднюю протоки. Воду можно брать и здесь, но мы идем дальше – на большую Кубань, к большому мосту. Там немцы начали строить новый мост, рядом со старым, который наши, отступая, так и не успели взорвать. Работают пленные. Человек десять в рваных гимнастерках и брюках, кто в ботинках без шнурков, а кто и вовсе босиком, сидят на обочине дороги. Все худые,
изможденные, хмурые. Видно, ждут стройматериалы. Среди них и дядя Вася, наш недавний знакомый из Рязани. Обращается к нам: «Эх, хлопцы! Покурить бы!» Высыпаем с Фэдом из карманов все, что припасли на этот случай, в черные, шершавые ладони красноармейцев.

– Спасибо, ребятки! – три самокрутки с махоркой-самосадом пошли гулять по кругу.

– Не слыхали, как там у наших на фронте?

В ответ толком сказать ничего не можем. По слухам, идут бои на перевалах, под Нальчиком, на Волге. Говорят даже, что сдали Сталинград!

– Брехня! – сказал дядя Вася. – Все это только слухи. Обидно, что правды никто не знает.
Нам с друзьями еще обиднее. Один, почти готовый приемник, разбили недавно фрицы; другой, фабричный, уже второй день отдыхает молча на чердаке сарая. Сегодня же продолжим резать из цинка пластинки, завтра подпаяем проводнички-выводы, и батарея готова. Вечером приемник должен работать! Тут в нашу сторону заорал с моста часовой: «Вэг! Вэг!» (Прочь! Прочь!) Ну и черт с тобой! Уйдем. Тем более что дома давно ждут воду, а нас – великие дела. Однако большие дела начались значительно раньше – уже здесь, на Кубани. Когда, возвращаясь, прошли мосток, где протока делится на два рукава и обтекает Свидин остров с садом и трехэтажной дачей, увидели, что брод переехала машина. Ее высокая серая будка остановилась на нашем берегу. Из кабины выпрыгнул какой-то офицер и окликнул нас: «Комен, зи гер!» Удивились вежливости. Подошли. Ставим на траву свои ведра. Нет, показывает, берите их в руки: надо помыть машину. Что ж пан, мыть так мыть! Нам теперь все равно, деваться некуда. Открылась задняя дверь. Из будки на песок выпрыгнули еще трое.
Хохот, брызги, шутки! Моются грязные фрицы в чистой кубанской воде.

Меня с ведром втолкнули в фургон. Узкий проход – и я в небольшом кубрике. По бокам подвесные койки, впереди стол, заставленный аппаратурой. Под столом разглядел батарею аккумуляторов. Справа на столе телеграфный ключ и несколько пар наушников.

– Да это же радиостанция! Из приемника, что стоит сбоку в красивом деревянном футляре с фирменной надписью «PHILIPS», – бравурные немецкие марши.

Молодой радист, на вид мой ровесник, щуплый и конопатый, достает из-за стола тряпку, бросает мне – мой пол! Начал вымывать из всех углов накопившуюся грязь. Виталию и Фэду досталась вся наружная пыль. Мы трудимся, а солдаты, раздевшись до трусов, резвятся у речки на лужайке. Что-то вроде нашей чехарды после купания. В рубке радист наводит порядок – протирает аппаратуру, собирает на столе бумажки, рассовывает по койкам и шкафчикам какие-то вещи. Взял со стола небольшой охотничий нож с красивой ручкой из рога, вложил в кожаный чехол и сунул под подушку. Добрый нож! Несколько раз в мой адрес: «Шнель, шнель!» (Быстро, быстро!) Видно, и этому не терпится выпрыгнуть из душной будки на волю. Потом приглушил музыку, щелкнул переключателем – засвистела на все лады
морзянка. Своя или чужая – поди разбери! Год назад, в ОСОАВИАХИМе, товарищ Черкашин, обучая нас азбуке Морзе, заставлял считать точки и тире. Еще тогда кто-то из мальчишек говорил: «Чепуха все
это! На «счет» прием годится только для зачета на значок «Активисту-радиолюбителю», а по-настоящему – надо все знаки петь!»

Но как петь, он не знал. Не знал, наверное, и сам Михаил Иванович. А теперь жаль, очень жаль! Радист снова щелкает переключателем. То вправо повернет, то влево, глядит на приборы. Открыл отсек сбоку, вынул одну за другой две тяжелые упаковки, пригнулся и опустил их на пол. «Бух, бух!» – заохали доски. Глянул я и не поверил своим глазам – рядом с тряпкой лежали сухие анодные
батареи! У меня засосало под ложечкой. Конечно, меняет питание. Наверное, подсели, но для нашего «БИ» это целая энергобаза! Протираю пол, а самого так и подмывает спросить: «Можно выбросить?» Но
боюсь – а вдруг это для какой-то другой цели? И снова сомнения: а если сам выбросит, да еще в речку? Тогда все пропало! Наконец, конопатый поставил в отсек новые батареи. Опять зашипело и
засвистело в головных телефонах. Решаюсь: «Их канн дас гераус?» (Я могу это выбросить?)

– Я, я! Натюрлих! (Да, да, конечно!) – крикнул громко молодой фриценок, удивленный родной речью. Он весело глянул в мою сторону: «Зи шпрехен аф дойч?» (Вы говорите по-немецки?)

– Да, да! – в тон ему почти закричал я. – Nur wening. (Хоть и мало, но говорю!) Взял батареи в руки и по очереди бросил подальше в траву. Уже домываю тамбур. Слева крохотный отсек с маленьким движком. Рядом с ним что-то вроде динамо, видно, для зарядки аккумуляторов. В нишах удобно закреплены емкие – двадцатилитровые – канистры, невыносимо прет едучим немецким бензином. Наш в сравнении с этим – душистый одеколон. Радист уже успел сбросить одежду. В одних трусах напирает на меня: «Генуг, генуг!» (Довольно, довольно!) И на ходу задвигает дверь в вонючий отсек. Уборка закончена, спускаюсь по складной металлической лесенке. Сверху хорошо видны в траве батареи. На радостях протер даже ступени. Теперь бы скорее уехали! Из раскрытой двери и окон фургона гремит немецкая музыка. Следом за мной: «хо-хо-хо!» – с хохотом прыгает на песок последний из команды и бежит прямо к воде. Остальные четверо уже закончили купание. Курят, отдыхают на зеленой лужайке.
Подхожу к друзьям. Им повезло – всю будку мыть не понадобилось. Шофер указал только на кабину и стекла. Заканчиваем втроем, и я рассказываю о чудесах с батареями. Товарищи верят и не верят. Вит, протирая стекло, глянул с подножки в траву – мордаха засветилась. Радостно кивает головой в такт немецкому маршу: «Есть, есть, есть!» Как долго еще будут отдыхать фрицы? Мы не спешим. Выжидаем, вылизываем каждое стеклышко.

Но вот на лугу заметно зашевелилась голая команда. Натягивают брюки и мундиры. Кто-то кричит радисту: «Шнель, шнель, Курт!» Значит, торопятся, значит, скоро уедут! Подошел шофер, осмотрел нашу работу. Даже похвалил: «Гут, гут! Генуг!» и начал заводить мотор. Мы положили мокрые тряпки на подножку, отошли к мосту и занялись своими ведрами. Весь экипаж уже был на месте, лишь спешил к машине, выжимая на ходу трусы, последний радист. Курту после купания так и не удалось погреться на солнцепеке. Бегом из воды влетел он прямехонько в будку. Фургон задрожал, дернулся на
гальке и, разворачиваясь, поехал задом прямо на батареи. Я слышал, как они хрустнули под колесами, ясно видел, как разлетались в стороны цинковые цилиндрики. Все пропало! Я вздрогнул и крепко зажмурил глаза.

Через несколько секунд Виталий толкнул в бок: «Раф! Кажется, пронесло!» Машина уже двигалась вперед, к грейдеру. Одна батарея перевернулась и стала «на попа», другая мирно лежала на траве. Значит, только померещилось! Только показалось! Метров за двадцать, перед самым подъемом на шоссе, автомобиль вдруг остановился. Из открытой задней двери, сквозь гул мотора, радист что-то кричит и машет нам рукой. Что придумали еще эти фрицы? Услышал: «Аймер, аймер!» – понял, что им нужно ведро. Подаю в руки Фэду свое старенькое – неси, черт с ними! Расплачиваться чем-то надо за оставленный подарок. Но немец делает рукой отрицательный жест и показывает на другое, что поновее. Пришлось отдавать ведерко покрепче, на котором еще блестели следы цинка.

Когда машина двинулась в сторону перевалов и будка скрылась за поворотом, все трое бросились к батареям. Легко высвободили ту, что колеса вдавили в мягкий грунт, обтер травой. Настоящая наша БАС-80! Даже надписи у выводов те же самые – 40, 60, 80 Вольт! Только вместо проводников у них – гнезда. Тут же пробую напряжение «любительским вольтметром» – касаюсь пальцами самых крайних – передернуло током, аж в глазах заискрилось! Есть, есть энергия! Вторую испытывают по очереди друзья. Их тоже треплет немецкая электродвижущая сила. Фэд от неожиданности даже выронил батарею из рук. Значит, цела и эта! На зеленом лугу началась радостная пляска. Хором посылаем фашистам вслед низкое «Данке шейн!» – за ЭДС, доставленную на берега Кубани из самого Фатерлянда.

Виталий тут же вносит поправку: «Спасибо не только за батареи, еще и за гаечный ключ на все случаи жизни!» Он вытащил из кармана похожий на мотоциклетный шатун, с ладошку величиной, накидной ключик. В каждой его головке пять граненых отверстий. Такого технического чуда я не видел даже у знаменитого пашинского автомеханика, старичка Иличева, когда учился зимой в мотоклубе на курсах мотоциклистов. Короткая ребристая ручка со штампом «CHAМPION». Настоящий чемпион! Им можно отвернуть любую из десяти гаек самых ходовых размеров. Оказалось, Вит успел прихватить его из инструментального ящика в кабине и теперь уверял нас, что там лежало два, совершенно одинаковых. Если так и если в глазах у нашего друга не двоилось, то будем считать экспроприацию просто дележкой. Этот карманный инструмент нам крайне необходим при встречах с
брошенной техникой. Вспомнили, как мучились недавно под горой, снимая с трактора магнето одними плоскогубцами. Домой, конечно, летели. Подгоняли и радость, и нетерпение скорее включить
приемник. Шли так быстро, что даже ведра Фэда, лучшего из нас троих водоноса, не выдержав качки, стали обильно поливать дорогу. Взбунтовавшуюся на коромыслах воду пришлось усмирить ветками
сломанной сирени. Тяжелое ведро, что несли мы с Виталием, хоть и раскачивалось, но двигаться
не мешало. В нем, накрытые сверху вязанкой хвороста, лежали драгоценные трофеи. Минут через десять всей компанией благополучно входили к нам в разгороженный двор. В закутке между домом и пристройкой, у крохотной печурки, нетерпеливо дожидались кубанскую воду наши с Фэдом матери.
Моя глянула на ведро с хворостом, удивленно спросила:

«А где ж вода?» – Сегодня, Алексеевна, немцы урезали норму вдвое. Забрали у Рафа на Кубани ведерко. Вот вам ровно половина, – ответил Фэд. Он поставил на столик рядом с печкой снятое с коромысла ведро. Вторую половину понес к перелазу в свой двор. С низкой скамеечки поднялась и вслед за сыном пошла Степановна. Куцый рассказ Феди пришлось дополнить выдумкой про второе ведро, оно, как на зло, прохудилось и потому его заполнили травой для нашей козы. Но потери невелики. На «Антилопе» есть целое, да и то, что с дырой, запаяем сегодня же.

Вит отвязал хворост и ровной кучкой сложил его у печки: «А это вам и дрова в придачу!» На сегодня двум мамочкам воды достаточно. Третьей, Филипповне, что ждала топку на Набережной, успеем принести дров вечером. До заветного чердака оставалось два десятка шагов. Миновали двор, прошли
через марчихинский сарай и по веревочной лестнице поднялись наверх. «БИ-ша» терпеливо поджидал нас на плоской крышке пустого улья, поблескивая в полутьме своими тремя радиолампами. Минуту спустя я уже присоединил к немецкой батарее последний проводник, а Виталий приспосабливал мне на голову мою долю разделенных пополам наушников. У левого уха тихонько затрещало, но других признаков жизни аппарат не подавал. Сразу подумалось: «Пустяки, кто-то зацепил и случайно выдернул антенну!» Так оно и оказалось. Вит успел заметить пустое гнездо и, захватив провод,
растянутый под чердачной крышей, воткнул его на место. Изменений это не принесло. Приемник упрямо продолжал молчать. Тут из квадратного люка над марчихинским отсеком поднялась густая шапка
волос, а за ней и уши Фэда, уже настроенные на Москву.

Но радость его поблекла, когда увидел наши постные, растерянные лица. Неисправность явно была серьезная. В иные времена подобный каприз только подогрел бы радиолюбительский пыл, но сейчас это вызывало тревогу и неуверенность – справимся ли? Тем более – приемник фабричный. Все вместе склонились над незнакомой схемой. Федя, вспомнив, протянул мне ключ от нашей квартиры. Мать зачем-то позвали дальние соседи, и она попросила из дому не уходить. Отец до сих пор не возвращался. Еще до обеда ушел он приятелю-земляку чинить зажигалку.

Вдруг ржаво запели навесы Надиного сарая, над которым сидела наша троица. Кто-то входил в давно заброшенное соседкой хранилище, верно служившее нам запасным входом. В открытую дверь ворвалось солнце, осветив все внизу. Мы припали к щелям и замерли. Вначале показалась кривая, видимо, из плетня добытая палка, за ней тяжело ступали солдатские ботинки на толстых подошвах, обрамленные стальной бахромой. После показался их хозяин – тощий долговязый немец. Оглядевшись, он остановился и выпрямился на середине сарая. Теперь голова фрица почти касалась потолка. Ее отделяли от нас только доски. Впервые так близко разглядывал я цветок эдельвейса на пилотке фашиста, автомат на груди, бурую шерсть ранца и скатку за плечами. На поясе фляга, покрытая
сукном, кинжал и ребристый бочонок противогаза на боку. Из-под пилотки торчал длинный тонкий нос, и топорщились белесые мохнатые брови. Казалось, что немец сейчас поднимет голову и глаза наши, через щель в досках, встретятся. Но смотрел он в пол, перебирал палкой хлам, вроде что-то отыскивал. Нащупал старую галошу, подтянул ее. Стал внимательно разглядывать. На кой черт ему понадобилась эта рвань?

Потом медленно прошел с галошей к пустому ящику, что стоял у дальней стены и выполнял для нас роль ступеньки. Там снял ранец, приставил его к стене, посмотрел вверх и покрутил головой.
Неужели гад учуял лаз на чердак, который прикрывала доска? Было похоже, что фашист собирается к нам, и встречи не миновать. Мы глянули друг на друга, решаясь на самое худшее. Молча согласились, что бежать некуда, что немца будем встречать здесь, на «Антилопе». Но враг почему-то не торопился. Он перевернул ящик на бок и сел на него. Фанерная коробка из-под мыла раскатисто охнула, но не развалилась. Солдат, кряхтя, расшнуровал и снял правый ботинок. С трудом стянул мокрый от пота носок, пошевелил растертым до крови большим пальцем. Вот оно что! Ему просто необходимо сменить обувь. Про себя мы облегченно вздохнули, моя рука так и не успела дотянуться до края крыши, где в старой телогрейке хранилось наше оружие – плоский штык от СВТ, несколько взрывателей от гранат и короткий морской наган с единственным патроном.

Фриц тем временем вытащил из ранца бинт, перевязал палец, натянул носок и, обернув ступню еще какой-то тряпкой, сунул ее в галошу. Свой ботинок по-хозяйски оглядел, постучал костяшкой пальца о подошву и аккуратно уложил в ранец. Коротким ремешком пристегнул обувку и сделал несколько шагов. Кажется, понравилось.

Не знал, конечно, и не ведал воевавший с первых дней войны хозяин пустовавшего сарая, здоровенный казачина Павло Зеленский, что старая его галоша придется по ноге завоевателю. А тот уже надел на спину ранец, чиркнул зажигалкой, прикуривая сигарету, справил в углу малую нужду и направился к выходу. И в тот момент, когда казалось, что все страшное позади, нас подвела собственная поспешность. Наскоро, кое-как воткнутый провод антенны вдруг вырвался из гнезда и своим
концом чиркнул по драни. Послышалось короткое: «Ширк!» Солдат в дверях резко обернулся, бросил палку и передернул затвор шмайссера. Медленно ползли секунды – две, три... пять... десять...
В десять раз быстрее и громче колотились наши сердца. Сквозь щели на чердак заглядывала смерть – теперь уже явно.

Фашист не стрелял, настороженно задрав вверх голову. Мы не шевелились. Испытание продолжалось долгую минуту. Что спасло нас, не знаю. Может, солдату показалось, что крышу задела сухая ветка абрикоса, склоняясь над сараем, или слетела с нее птица, нарушив покой, а может, немцу просто не хотелось разрывать тишину автоматной очередью, и он вместо спускового крючка нажал на
предохранитель. Потом нагнулся за палкой, выпрямился, еще раз взглянул на наше убежище и,
дымя сигаретой, захромал на улицу. Какое-то время мы еще лежали на досках в тех же позах, каждый по-своему переживая благополучный исход. Наконец, Вит тихо проговорил: «Все-таки, братцы, сердце у этого фрица доброе!» Спорить не стали, может быть, и так. Незаметно к сараю подошла мать. Ее голос окончательно вернул нас на землю:

«Рафик, вы еще там? Подай мне ключ!»

Я поднялся, нащупал в кармане шнурок с ключом и опустил в двадцатое окошко: «Мама, лови!».
Ключ звякнул о камни у двери, не прикрытой солдатом. Нам оставалось только благодарить судьбу за счастливый финал и за добрых соседей, что задержали мать на эти несколько минут. Прав был Николай, когда при первой встрече упрекнул нас в беспечности. Сейчас напомнил об этом друзьям. Начался серьезный общий разговор, было ясно, что либо пора кончать с мальчишеской дурью, либо надо прощаться с «Антилопой». Выбрали первое. Оставлять родной чердак, тем более, навсегда, никто не хотел. Мы только расстаемся с бесшабашным детством и былыми вольными привычками. Вводим воинский порядок и дисциплину. Никаких лишних разговоров. Громкость убавляем до шепота и жестов. Никаких хождений, каждый знает и занимает только свое место. Реже будем здесь днем, добираться сюда лучше с огорода Семеновых, через откидную доску в сарае. Маскировка там надежна. От глаз мы спрятаны высоким плетнем и кустарниками. Усилим наблюдение за двором и улицей. Будем всегда помнить, что вокруг нас немцы и полицаи. Внимание и осторожность утроим. Жизнь на «Антилопе» после визита горного егеря принимала новые, жесткие правила и формы. Фэд занял место у смотровых щелей и вскоре сообщил: «За бортом полный порядок. На улице и во дворе ни души». Мы с Витом снова придвинулись к нежелающему говорить приемнику.

– Ах, ты Би-ша, Би-ша... Что ж ты нас подводишь?

На чердаке явно не хватало света, и когда Виталий отодвинул в сторону лист жести и сквозь проем крыши солнце ударило прямо в лоб нашему подопечному, мы принялись внимательно смотреть, шевелить, ощупывать проводники и пайки. Замеряли школьным вольтметром напряжение на лампах – все есть, все в порядке.

Легонько стучу ногтем по зеркальному баллону детектора – тишина. Не слышно в лампе металлического рабочего звона.

– Значит, что-и-то, где-и-то? – медленно, по слогам затянул Вит знакомую радиоаксиому Черкашина.
А я тихонько продолжил: «В нашей хитрой радиомеханике, ребята, главное дело – контакт! В нем вся неисправность! Либо контакта нет, где он необходим, либо наоборот, появился там, где он совершенно не нужен!» Тут Михаил Иванович был абсолютно прав. Так будем же отыскивать эту хитрую точку. На помощь призвали «мелкоскоп» – большую, величиной с блюдце, линзу от проекционного фонаря. Все детали схемы сразу выросли в несколько раз. Четыре наших глаза зорко всматривались в каждый узел, каждую паечку. Второй раз обходим монтаж – все цело, никаких изъянов. Вдруг Вит кричит: «Вижу, вижу! Вот он, обрыв!» – и тычет пальцем в катушку. Увидел обрыв и я. У самого основания, на лепестке обратной связи разорван тонкий, как волос, проводничок. Не иначе, как наша утренняя работа. Когда продували пыль, видно, шлангом насоса зацепили по тому месту. Сомнений не было, что это и есть та самая точка! Вит на радостях помчался во двор к печке греть паяльник.
Лезвием от безопасной бритвы я зачистил куцый хвостик и зацепил его за бронзовый лепесток. Может, пока и хватит для контакта? Волнуясь, включаю питание. Наушники, что лежали на досках, громко, хором запели: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна. Идет война народная, Священная война!» Фэд замахал руками и зашикал: «Тише, тише, Раф! Услышат фрицы на той стороне улицы!»

Громкость пришлось убавить, но радости не было конца. Значит, жива столица! Значит, воюет страна!
До темноты успели совершить массу полезных дел, окончательно подправили и испытали радиоприемник.
Работает отлично! Слышали много станций, но жаль, что нет среди них самой громкой – РВ-12. Молчит Ростов-Дон. Там сейчас фашисты. Побывали на Кубани. Снова удалось повидать знакомых пленных.
Угостили красноармейцев махоркой, а главное, пообещали на завтра настоящие вести с фронтов.

– Откуда у вас такие? – спросил дядя Вася. Я подумал, что хвастать еще рано: «Если сумеем послушать, обязательно расскажем!»

– Будем ждать, хлопчики. Не подведите!

К заходу солнца принесли матери Виталия целых три вязанки хворосту, а позже домой еще по два ведра доброй кубанской воды. Уже в сумерках прошли огородами и садами соседей в конец нашего
короткого квартала к Николаю. Поделились радостной новостью и пригласили его послушать последние известия. Коля так и прыгнул, забыв про раненую руку: «Ну, молодцы! Не сомневался, что радио будет! Пошли!» Будто почуяв добрую новость, пришел Андрей. На чердаке становилось тесно.
Друзья окружили «БИ-шу» кольцом. Каждому хотелось быть поближе. Не хватало наушников. Пришлось подключить еще одну пару, разделив их по одному. Теперь никто не был обижен. Сегодня на «Антилопе» большой праздник, хотя и проходит он в полутьме. Тускло синеет чернильная кроха от карманного фонаря, зато ей помогают своим лунным светом радиолампы, донося до нас голос Москвы.
С удовольствием слушали концерт, он был как по заказу. Наши любимые песни исполняли Утесов и Шульженко, Бернес и Русланова. Наконец, в двадцать два часа (Коля по синей лампочке внес поправку на своих трофейных, далеко отставших) диктор объявил о выпуске последних известий.

Сообщение Совинформбюро было коротким и скупым: «В течение 2-го сентября наши войска вели ожесточенные бои с противником в районе Сталинграда, северо-восточнее Туапсе и юго-восточнее Нальчика. На других фронтах никаких изменений не произошло».

– Значит, Сталинград держится! – подвел итоги Николай.

В этот вечер мы снова были с Родиной.

3-е сентября

– Сталинград наш, Сталинград держится! – услышали мы вчера в наушниках заговорившего, наконец, радиоприемника.

Прав был дядя Вася, назвав слухи о его падении немецкой брехней. Жаль только, что передать эту новость ему и другим пленным на Кубани сегодня не сможем. У родителей совсем другие планы – уборка огородов. Занятие малоприятное, но необходимое. Недаром сам Вождь на одном из больших съездов серьезно убеждал соотечественников: «Уборка – дело сезонное. Успэл убрать вовремя – вииграл. Нэуспэл – проиграл!» Смысл призыва к колхозникам-ударникам хорошо был знаком и моим родителям, бывшим крестьянам, предки которых, казьминцы, пахали землю. Тем более что впереди маячила голодная зима. Нелегкая и нудная работа ждала меня в ближайшие дни. Спасибо Фэду, что не оставил друга в беде. Утром уложили с ним древние орудия труда – серпы да лопаты – в свои тачки и, обгоняя отца с матерью, покатили в сторону садов, к учительским делянкам.

Сегодня мы без Виталия. Мать вчера заявила ему, что не выпустит из дому, пока не поправят с дедом печку. Она вот-вот развалится. Тоже дело нужное. Отец-то его воюет. Ныне это единственный способ готовить пищу. Напротив школы из ворот Покровской церкви выезжал Леша Шатиров. Длинноухая Катька упрямо тянула двухколесную арбу. Разговорились. Оказалось, по пути. Посылали его на край города к знакомым за картошкой.

– Айда к нам в кузов! – пригласил Леха.

– Так мы ж с транспортом! – ответил Фэд.

– А вы вяжите его сзади.

С удовольствием запрыгнули на ходу в крохотный кузовок, поехали, придерживая руками оглобли тачек. Получилась настоящая бричка, о всех четырех колесах. Только колеса катились наоборот – впереди большие, а сзади маленькие. На прибавку груза Катя не обратила никакого внимания. Ее подковки топали в том же темпе. Однако на громкие окрики по имени тотчас же начала крутить мордахой. Еще бы не узнать! Она наша давняя знакомая. Как говорится, учились с ней вместе.
Большую часть года Катя паслась под окнами школы, а ее юный и ленивый хозяин занимал в нашем классе, у тех же окон, самую последнюю парту. Но прошлой осенью, когда уже шла война, отец Петр не выдержал Лехиных двоек и перевел парня в ФЗУ, обучаться слесарному делу, Катю же упрятали за церковную ограду. Вспомнили теперь, как на каждой перемене вокруг Катюши собиралась детвора. Как гладили ее и ласкали, подкармливали хлебом, что с трудом доставали в бесконечных очередях, кусочками булок из школьного буфета. Изредка баловали даже конфетами.

Угощение не всегда было бескорыстным. Многие мальчишки наседали на хозяина: «Дай проехать!» Леха отказывал, ссылаясь на строгость отца, но очень скоро сдавался: «Да уж ладно, скажу, что свои». И тут же предупреждал: «Только один круг!» Счастливчики садились верхом, кто как умел, согласно личным кавалерийским способностям. Одни прыгали «по-казачьи с двумя руками!», другие «с одной!», а самые ловкие хлопцы делали «казак без рук!», с разбега запрыгивая на крепкую ишачью спину. Трогалась Катя только по команде хозяина. Степенно делала вдоль церковной ограды ровно один круг и останавливалась точно на старте. Дальше, с новым наездником, все повторялось сначала. Праздник на лугу кончался под звон колокольчика с высоты школьного крыльца. Так долго и громко звонить умела только тетя Таня, наша добрая школьная сторожиха. Она занимала этот важный пост вместе с комнатушкой при школе еще с давних церковно-приходских времен.

Случалось иногда, что сам отец Петр оставлял храм Божий и, не снимая длинной черной рясы, выходил к нам с сыромятной уздечкой в правой руке. «Фулюганы и безбожники» мигом разбегались, а непослушный сын на виду у всей школы получал очередное наказание. Один из таких веселых дней припомнили и сейчас, но как давно все это было! С грейдера, что вел в горы, нам сразу пришлось свернуть на узкую параллельную улицу. По шоссе один за другим пылили крытые грузовики. У многих на прицепах большие пушки, у других – шестиствольные минометы «Ванюши». Сколько уже этих «Ванюш» утянули в горы. Но видно, у фрицев кишка тонка взять перевалы с ходу. Прут туда все новые и новые силы. Хотя перевалов меньше, чем пальцев на руке – Клухорский, Марухский да Санчарский. В других местах хребет ни за что не перейти. Только успеют ли до зимы? Она у нас там рано приходит. Скоро упадут снега, с ними морозы. Занесет и заровняет все дороги и тропы, все ходы и выходы. Не пробиться тогда ни пешему, ни конному. Завалило бы да приморозило и вас, гадов-фашистов, вместе с машинами и пушками! Но пока, как на зло, настоящее лето, даже осенью не пахнет. Все реже попадались мальчишки, знакомые по школе. Городские кварталы слева уже кончались. Вот и первые сады.

В большом саду, Помазановском, под тополями, что его окружают, много фургонов, будок, прицепов. А между рядами яблонь и слив стоят грузовики, тягачи, бронетранспортеры. Даже несколько танков.

Над тем, что ближе к нам, копошатся фрицы в замасленных, блестящих на солнце комбинезонах. С танка снимают старый двигатель. Он медленно, покачиваясь на цепях, поднимается над ним. Рядом на тракторной тележке уже ожидает своего места новый мотор. Видно немцы ремонтируют здесь свою технику.

– Непонятно только, кой черт вынес их сюда, за город? – спросил нас почти слесарь Алеша. – Цеха «Молота» совсем пустуют.

– Наверное, тут на просторе немцам удобнее, – отозвался Фэд.

Заревел двигатель одного из танков. Густой черный дым повалил из его корпуса. Вначале показалось, что машина загорелась. Но скоро дыму поубавилось, танк тронулся с места и, легко преодолев канаву, окружавшую сад, вывернулся на проселок. Только сейчас мы заметили, что дорога вокруг сада вся в рытвинах, буграх и колдобинах.

– Теперь ясно, – протянул Леша, – они тут же технику и обкатывают.

Заканчивались дома и справа. Алексей повернул Катю на последнюю улицу, что вела к Кубани. Тем временем танк обогнул сад и появился у юго-западной его окраины. С ревом и разными скоростями он то двигался вперед, то кружился на месте, делая развороты вправо и влево. Наконец, остановился на самом углу сада. Медленно поднялась пушка, и неожиданно громыхнул выстрел. Мы разом присели в бричке. Снаряд пророкотал где-то в вышине и разорвался в пойме Кубани, взметнув облако грязи. Мужественнее всех вела себя Катя. Она продолжала спокойно топать, только несколько раз тряхнула ушами. Будем знать теперь, откуда бухает. Но танк больше не стрелял. Остановились у высокого забора с большим домом в глубине двора. В калитке показался щуплый лысый старичок в казацких штанах на учкуре и глубоких галошах на босу ногу. Мы поздоровались и спрыгнули на пыльную дорогу.

– Що оно громыхнуло, хлопчики?

– Да это, Матвеич, танк из пушки бабахнул, – за всех ответил Леша.

Старик понес немцев трехкрестовым аллюром, помянув самих завоевателей, их мать и бабушку. Потом пошел открывать ворота. Я спросил у Лехи, может, к вечеру завернет и за нашей картошкой?

– А что ж, заеду, коль отец не зашлет в другие края. Только куда ехать, точнее?

Рукой я показал на ряд высоких тополей в километре от нас, в сторону Джегуты.

– Как раз напротив, если поедешь по дороге над кручей. На том и расстались.

Огородов было два. На наших пяти сотках выросла высокая кукуруза с клеткой картофеля посередине. Рядом, на участке Майи Львовны, учительницы истории из Львова, доспевали подсолнухи. Она не захотела возиться с огородом и отдала нам свою землю еще весной. Потом, в июне, с маленьким сыном и старушкой-матерью, по совету моего отца, эвакуировалась дальше на восток. И правильно сделала.

На огородной ниве кое-где уже убирало урожай народное учительство. Рядом с нашей – делянка Дмитриевых. Алексей Яковлевич с женой копали картошку. Мы громко пожелали всем доброго утра.

– Чего же вы одни? – спросила невысокая говорливая Вера Михайловна, наша библиотекарша.

– Где-то там идут и отец с матерью.

– Начинайте с картошки, ребятки. Ох, и славный урожай! – посоветовала она.

Совет совпадал с нашими планами. Начали копать. Несмотря на сухое и жаркое лето, картошка уродилась отменная. Крупные клубни быстро заполняли ведра. Их выносили на край огорода и высыпали для просушки на сухую жухлую траву. Работа спорилась и не казалась такой нудной, как это думалось дома. Пока подошли родители, мы успели выкопать несколько рядков. Оценив нашу прыть и усердие, мешать нам не стали, а занялись подсолнухами. Все выше поднималось солнце. Припекало по-летнему.

Сперва скинули рубахи, позже пришлось сбросить и брюки. Работали в одних трусах. Часто прикладывались к кувшину с водой, который принесла мать. Кое-что не без умысла проливалось на голое тело, принося с прохладой и надежду смотаться на Кубань. Уж очень хотелось искупаться.

К обеду, когда закончили картофельную клетку, опустел и кувшинчик. А чуть позже, как только управились с постным борщом и лепешками, отец сам отправил нас по воду.

– Только скоренько, хлопчики! Дела еще много. Одна нога здесь, другая там!

Минут через пятнадцать мы уже переходили вброд последнюю протоку перед большой Кубанью, направляясь на свой остров. Он на самом деле был нашим. Даже название дал ему когда-то Эдик Марчихин

– Южный. Сюда, к этому длинному языку из песка и гальки с купой кустарников и деревьев посредине, совершали мы свои походы. Зимой добирались по замерзшим протокам на коньках. Тут, на безлюдном просторе, никто не мешал нашей шумной ватаге кататься, играть в хоккей, гоняя кривыми палками плоские голыши, глушить под прозрачным льдом старицы уснувших на зиму голавлей. Прогулку завершал большой костер. Возле него грелись, сушились и поджаривали на прутиках пойманную рыбешку вместе с хлебными горбушками.

Летом на это раздолье приходили купаться и ловить рыбу. Добирались обычно к вечеру. С острова на широком плесе забрасывали шнурки с полушнурками. Устраивались под большой корягой на ночь, собирали сушняк для костра. И до самого рассвета весело трещал огонь, ловились усачи, варилась в котелке уха. Этим беспокойным летом были тут всего раза два. Ничего не изменилось с тех пор. На месте костра сохранилась даже зола и обугленные головешки. Кубань делала здесь небольшой крюк, изгибаясь влево. Крутой и высокий ее берег понижался наполовину, образуя на той стороне впадину. Издали она напоминала большую глубокую тарелку с отбитым краем. На ее ровном дне – место футбольных и иных поединков молодежи двух соседних хуторов – Новогеоргиевского и Дружбы.

Тут и купались, причем с обязательным заплывом на западную сторону. У кручи на глубине всегда бурлила вода. Бесконечно катились буруны-волны. Проплыть по ним было самым приятным. Одежду и ведро оставили под корягой, и прямиком к воде.

– А что, Раф, рванем на другой берег?

– Айда! – утвердительно кивнул я.

Ледяная вода обожгла. А когда она в Кубани была теплее? Но это только в первый момент. Час спустя обжигающий холод уже казался обычной прохладой. Плыли рядом. Течение быстро сносило вбок. Наконец, и долгожданные бурунчики! Прокатились, качаясь вниз и вверх, по крутым пенистым загривкам. Метров через сто пристали к узкой полоске берега. Наверх вели ступени, вырубленные когда-то в песчанике хуторскими мальчишками. Футбольное поле встретило нас тишиной и терпкими запахами. Улеглись у самого обрыва. Отсюда хорошо видна кривая лента шоссе, цементный завод с загрузочной башней и вся южная окраина города с нашей школой и Покровской церковью.

С удовольствием грелись, глядели на речку, слушали ее бесконечную песню. Вдруг к ровному шуму воды прибавился явный гул мотора. Он то нарастал, то убывал – похоже, самолет! Очень скоро вовсе исчез, а со стороны Кубани прямо на нас, чуть не задевая колесами, бесшумно планировал У-2. Он уже коснулся земли и пахал хвостом футбольное поле, поднимая узкую полоску пыли. Прокатился в дальний, северо-западный угол и остановился у ворот, обозначенных палками. За ними начинался уже пригорок. Вскочили с Фэдом и бегом туда. Может, чем пригодимся пилотам? Летчики выпрыгнули из кабины и подбежали к мотору.

– Кто такие? – громко окликнул нас один из них, с двумя кубиками на петлицах летной куртки.

– Мы из города, товарищ лейтенант, здесь купались. Может, нужна помощь? – ответил я, поправляя обвисшие, мокрые трусы.

– Немцев в городе много, хлопцы? – уже благодушнее спросил он.

Я быстро рассказал, что знали. В Черкесске войска надолго не задерживаются. Остановки лишь на краткий отдых или ночевку, и сразу в горы. Постоянно здесь только учебный полк молодежи, в здании ФЗУ, у церкви, да батальон полицейской охраны у элеватора. Жандармерия в центре. Аэродром за Псыжом, километрах в восьми, по этой стороне Кубани. Там у них взлетают и садятся «рамы»-разведчики. Других самолетов не видели. Зато много в городе тыловых служб – ремонтные
мастерские в садах на юге, склады боеприпасов под горой на цементном заводе. Почти во всех школах города продовольственные и вещевые склады. В некоторых – заготпункты, куда свозят зерно и картофель с колхозных полей. Совсем недавно запустили немцы передвижной завод на протоке у мельницы. Делают они там свой вонючий эрзац-бензин. Летчик слушал, одновременно копаясь в моторе. Повторял: «Так, так. Понятно!»

– Ты еще забыл, Раф, про большой госпиталь в доме Советов, прямо на площади, – добавил Федя, а затем напомнил и про новый мост, что строят наши пленные через Кубань.

– А от моста дорога сюда есть?

– Конечно, она проходит через хутора, в километре отсюда. Поворот на нее за мостом, он хорошо виден с этого пригорка, – показал я рукой на северный склон. Чувствовалось, что пилоты не исключают встречи с немцами.

– Все понятно, народ вы вроде смышленый. Сейчас поможете крутануть машину, а после поставлю вам боевую задачу.

Пока втроем поднимали хвост и разворачивали кукурузник винтом к Кубани, пилот рассказал, что летели они низко над водой, как вдруг у ближнего поворота речки заглох двигатель.

– И если бы не эта ваша впадина на пути, пришлось бы плюхаться в воду.

Слева круча, справа островки да протоки. Но фрицы могли нас засечь, а потому, хлопцы, слушайте приказ. Выбраться наверх. Не обнаруживая себя, вести наблюдение за мостом и дорогой, что ведет сюда. Как только появятся на ней немцы, мигом скатывайтесь сюда. Понятно?

– Так точно, товарищ лейтенант! – ответил я по-военному.

– Лучше возьмите бинокль. Саша, подай!

Худой и длинный Саша, тоже лейтенант, легко перегнулся через борт и протянул нам бинокль. Выбрались с Фэдом на высоту. Наблюдали лежа. Ниже по течению отлично виден мост, подъезды к нему. До моста не более трех километров. Видно, как работают там пленные. Носят бревна и доски. Где-то среди них и наш дядя Вася с друзьями, дожидаются, наверное, порции махорки и новостей. По шоссе едут машины и повозки. Чаще в сторону Черкесска, реже на Невинку. Но ни одна из них не свернула пока на хуторскую дорогу. Летчики продолжали колдовать над мотором. Снизу неслось: «Контакт! Есть контакт! От винта!» Наш лейтенант, крутанув винт, отскакивал в сторону, но пропеллер вращения не продолжал. Нетерпение росло. Мы переживали вместе с пилотами. Оба они снова бросались к двигателю. Смотрели, копались, спорили. Что-то снимали, одевали, меняли свечи. Наконец, поменялись местами. Винт теперь крутил Саша.

Слышались прежние команды, повторялись движения летчиков, однако мотор в ответ лишь изредка чихал и упрямо не желал заводиться.

– Как там, на горизонте, хлопчики? – время от времени спрашивал лейтенант в куртке.

– Все спокойно, – отвечал я, – продолжаем наблюдение.

В этот момент на шоссе появились два подозрительных грузовика. У первого кузов под брезентом, второй, открытый, заполняли солдаты. Обгоняя все, что двигалось на Невинку, не сбавляя скорости на поворотах, они так же быстро проскочили аварийный мост. Неужели сюда? Сейчас все будет ясно. Машины поднялись на первую горку, свернули налево и коротким путем, через кирпичный завод, двинулись прямо к югу. Столб пыли, поднятый на проселке, вместе с грузовиками двигался в сторону Дружбы. Сомнений не было. Они шли сюда. Мы скатились вниз, к самолету.

– Что там? – окрикнул наш лейтенант.

– Две грузовые машины с солдатами. Свернули на дорогу, что ведет к хуторам.

Но сюда проехать они не смогут – кругом глубокие балки и котлованы. Самолет с дороги тоже не виден. У вас есть еще несколько минут в запасе. Может, уйдете вместе с нами вплавь через Кубань? Там, на острове, найдется укрытие, – предложил я. Летчики глянули друг на друга. По лицам я понял, что машину они не оставят.

– Нет, хлопцы, это не подходит. За помощь спасибо. И пока не поздно, плывите на ту сторону!

Мы попытались задержаться, но лейтенант властно крикнул: «К Кубани, бегом!» Это уже был приказ, и его пришлось выполнять. У спуска оглянулись. Около футбольных ворот летчики по-прежнему пытались завести двигатель. Пилоты не теряли надежду подняться в воздух. Отвесная круча скрыла от нас и самолет, и летчиков. Очень хотелось, чтобы взревел мотор, но, кроме шума речки, ничего слышно не было. Успеем ли сами? По узкой полоске вдоль берега пробежали метров на двадцать вверх. Иначе не попадем на остров, снесет вода. Нырнули в бегущие волны. Сейчас не до бурунчиков. Они только мешают плыть. Скорее подальше от них. Оглядываемся. На круче пока тихо. Не подает звука и самолет. Наконец, мелководье. Ноги цепляются за камни. По перекату выбираемся на свой остров.
Бежим по песку и голышам к кустам и деревьям. Теперь мы дома, под защитой зелени.

Наблюдая за кручей, успеваем натянуть на мокрое тело одежду. Наверху, как и прежде, все спокойно. Не виден отсюда и самолет. Зато хорошо просматривается дорога на косогоре между хуторами. По ней в сторону Дружбы медленно пылит бричка-одноконка. Где же грузовики? По времени они должны быть на дороге. Может, мы ошиблись? Но через две-три минуты надежда на счастливую ошибку рухнула.

Пыльная хуторская улица выпустила за околицу знакомые грузовики, изменился только порядок. Первым едет тот, что с открытым кузовом. Короткая остановка, и задний сворачивает на проселок к Кубани. Машина выедет прямо к берегу километром ниже. Первый грузовик тоже двинулся дальше. Вот он поравнялся с телегой, остановился. С десяток солдат выпрыгивают из кузова и бегом на восток. Эти идут прямо на цель. Неужели возница? Вряд ли он мог видеть самолет. Грузовик едет дальше на юг, к Новогеоргиевке, а отделение автоматчиков спешит в нашу сторону. Расстояние быстро сокращается. Как они там, наши лейтенанты? Кроме пистолетов, у них, правда, ручной пулемет на турели, но что он против такой орды? Не захотели плыть с нами, а самолет – черт с ним, можно было и поджечь, чтоб не достался фашистам.

– Теперь летчикам мы ничем помочь не сможем. Жаль, что нет с нами третьего друга – Вита, он великий мастер заклинаний и заговоров, – вслух сказал я.

– А пуговицы, Раф! – Федя ухватился и сжал пуговку на рубахе. То же самое мгновенно сделал и я. Эта школьная магия часто помогала мальчишкам на уроках, так может, сработает и здесь?

В это время подъехал к берегу крытый грузовик. Хорошо видно, как выпрыгивают из-под брезента солдаты. Этих, пожалуй, целый взвод. И тоже сюда, в нашу сторону. С запада автоматчики уже спускаются в балку. Она – последнее на их пути препятствие. Минуты через три немцы будут у цели.
Мы ждали молча, стиснув зубы. И вдруг послышались резкие, один за другим, хлопки. Нет, это не выстрелы, это, кажется, мотор!

— Фэд, родной, крепче держись за пуговицу!

Отдельные выхлопы сливаются в нарастающий рев. Еще несколько секунд, и самолет срывается с кручи. Он уже в воздухе! К гулу мотора прибавилась дробь автоматных очередей. Это первые солдаты

успели выбежать из балки и палят вслед улетающему У-2. А самолет уже над нами. Круто разворачивается на юг, делая крен правым крылом. Видно, как долговязый Саша из второй кабины рывком перебросил пулемет в сторону бугра и дал длинную очередь. Немцы тут же залегли. Саша перегнулся через борт, прощально машет рукой. Скорее всего, нам, а может быть, и фашистам.

К трескотне автоматов добавился глухой лай ручного пулемета. Успел-таки и немецкий пулеметчик выскочить из балки. Но поздно! Счастье на сей раз было на нашей стороне. Кукурузник снизился до самой воды. Кажется, что самолет бежит вверх по бурунчикам; вот он уже набирает скорость, и спустя мгновение его красные звезды скрываются за первым поворотом Кубани. Немцам остается только стрелять в воздух, что они и делают еще некоторое время. Добежали солдаты с севера. Обе группы собрались над обрывом, на самом юру. О чем-то спорили, разводили руками, показывали на поле и в сторону гор, куда ушел самолет. Рокот его мотора слышался все слабее, пока вовсе не замолк.

Успокоились и фрицы, позволив себе небольшой отдых. Каски упали на сухие травы, засветились огоньки зажигалок, задымили сигареты. Один из солдат, видно, знаток Кавказа, показывал рукой на юго-восток. К нему подходили все новые и новые зрители. Там, на фоне голубого неба, красовались
две белые вершины Эльбруса. Кто-то заметил ступени, и десятка два охотников спустились к воде. Ее
черпали пригоршнями, пили, умывались. Трое храбрецов даже сняли мундиры и обмылись до пояса. На узком берегу под кручей они толкали соседей локтями, брызгали водой, выражая хохотом и криком свой восторг.

На наших глазах недавнее зверье обретало человеческий облик. Привал, однако, скоро закончился. Сверху всех позвали зычным голосом. Разделившись на две группы, солдаты ушли к своим машинам.
Все остальное в этот день было самым обыкновенным, если не считать треволнений, которые мы доставили родителям долгим своим невозвращением, а немцы – своей стрельбой на Кубани.

Успокаивая отца с матерью, пришлось рассказать почти все – и про вынужденную посадку, и про удачный взлет нашего У-2, и, конечно, про запоздавших всего на минуту немцев. Себе в этом эпизоде отвели лишь роль наблюдателей. С огородами управились только к вечеру, когда на одноконной телеге приехал отцов земляк-казьминец. Радостно встречали Катюшу, появившуюся следом. Алеша нас не подвел. На бричке, арбе и двух тачках уместился весь собранный урожай. Нашлось место и картошке Алексея Яковлевича. На завтра остались лишь подсолнечные бодылки для топки, но с этим грузом  как-нибудь справимся и сами. Вскоре отправилась бричка с кукурузными стеблями и початками, на ней уехали и отец с матерью. Через несколько минут двинулся в путь Алеша. Шествие замыкали мы с Фэдом, толкая за неутомимой Катей свои груженые тачки. Домой добрались благополучно. Ехали окольными путями по глухим улочкам и переулкам, держась подальше от шоссе и немецких постов.

5-е сентября

Вчера кончали с огородами. Резали, рубили, увозили домой остатки подсолнухов. Кроме тачек и серпов, на вооружении был еще штык-кинжал от нашей СВТ. Им мастерски орудовал помогавший в этот раз Виталий. Взмах, удар, и ловко срезанные у корня стволы сами опускались ему в руку. Выручил Вит и третьей колесницей. Подобрали, перевезли все до последнего подсолнуха. Отец уже сложил их во дворе в аккуратный стог. Топлива теперь хватит на добрый месяц.

Рассказали нашему третьему другу о вчерашней встрече на хуторском футбольном поле. Очень жалел, что не был с нами. Даже подпортилось немного его всегда веселое настроение. Но ушедший день не вернешь. Покидая огороды, в последний раз подъехали к самой круче. Там долго отдыхали. С удовольствием съели небольшой, но спелый арбуз, который попался в траве кем-то брошенной делянки.
Издалека, через широкую пойму Кубани, глядели на свой остров, на белые глины левого берега, на недавний аэродром. Вспоминали подробности. Очень хотелось, чтоб снова над речкой появился вчерашний кукурузник с двумя лейтенантами, но, видно, У-2 прилетают не каждый день.

Зато повезло нам сегодня у большого моста, куда отправились по воду к вечеру. Вначале удачно повидались с дядей Васей из Рязани и его двумя товарищами помоложе – Миколой из-под Киева и Пашей с Урала. Они и еще двое незнакомых пленных переносили бревна от ближнего мостка к большому.
Все худые, заросшие, изнуренные. В дырявой одежде и рваной обуви. Шедший последним совсем молодой белобрысый паренек небольшого роста был голым по пояс и вовсе босым.

На ходу успели передать по горсти махорки-самосаду, по кукурузной лепешке и порадовали уже не слухами, а настоящей сводкой Совинформбюро. На что дядя Вася, меняя плечо под бревном, весело бросил: «Я ж говорил вам, что про Сталинград немцы брешут! А где слыхали, хлопчики?»

– Вчера ночью слушали Москву! У нас теперь есть на чердаке свой радиоприемник, – открылся я, решив, что выдумывать другое тут не имеет смысла.

– Ну, ребятишки, порадовали! Это здорово! Только другое ухо держите востро в сторону немцев.

Помните, эти гады всегда рядом. Да чаще приносите новости сюда. Он замолк, проглатывая лепешку, а после негромко спросил про ближайшие села вниз по Кубани. Вспоминали втроем. Сел вблизи оказалось немного. Сразу за мостом длинный аул Псыж, за ним на правую сторону – Молокосовхоз. После, километров через десять, на левом берегу большой хутор Садовый, а еще через столько же на высоком
правом – станица Беломечетская. Она почти посредине между Черкесском и Невинкой. Вроде и все.

– Есть одна мечта, хлопчики, – так же тихо продолжал дядя Вася, – хотелось бы рвануть из неволи, да все случая подходящего не было. И речка больно быстрая, в такой мы никогда не плавали.

– А ничего страшного! – сказал Фэд. – Кубань сама несет-тянет. Тут силы чуть-чуть надо, только б держаться. Да и вода пока не холодная, позавчера купались.

– А еще лучше плавать на бревне, – посоветовал Виталий. – Столб, что несете вы, удержит всех пятерых.

– Про это тоже думали, ребятки. Ну, спасибо вам за все. На сегодня будет. Вон и финиш рядом, да и черт в каске уже шагает навстречу. А коли не свидимся, считайте, что уплыли, коли поможет Бог.

Не зная, радоваться нам или грустить, мы попрощались. Тропинка сворачивала с обочины под невысокую крутизну берега. Там, у воды, устроились на больших камнях, начали не спеша набирать ведра. От моста со стройки доносилось урчание трактора, стук топоров, визжание пил. Слышны редкие удары чугунной бабы. Новый мост строят ниже по течению, рядом со старым, ветхим. Его латаный-
перелатаный деревянный настил видел многое. В революцию попеременно пропускал белых и красных. То гнулся под копытами волчьих сотен генерала Шкуро, то раскачивался под конниками красных партизан Якова Балахонова. После, в спокойное время, катились по мосту на шумные пашинские базары легкие тачанки, груженые брички и арбы. С конца двадцатых годов, когда провели от Невинномысской железную дорогу, пропускал он трактора и плуги, сеялки и комбайны для станиц, хуторов и аулов. А обратно, на элеватор, по нему тянулись длиннющие красные обозы подвод и грузовиков с новым урожаем. И уж совсем непонятно, как выдерживал мост минувшим августом сплошной поток наших отступавших войск и техники вперемежку с тракторами и комбайнами своих и чужих МТС, колхозными гуртами скота и бесконечными толпами беженцев. А следом пришлось ему выдержать еще более тяжелые наступавшие немецкие колонны. Всего месяц назад мост охранялся нашим истребительным батальоном.
Несколько раз пришлось и мне стоять здесь на посту с двустволкой. На отделение охраны приходилось всего две русские трехлинейки образца 1893 года, остальное – охотничьи ружья. В первую неделю августа нас сменили красноармейцы. При отступлении мост взорвать не удалось. Немцы вошли в город с востока, со стороны Пятигорска, когда по мосту еще отходили остатки наших войск и сворачивали в сторону перевалов.

По рассказам мальчишек, братьев Семинютиных, что живут рядом с мостом, 11-го рано утром сюда проскочили мотоциклисты и бронетранспортер. Завязался короткий бой. Несколько человек из охраны были убиты, остальные, на ходу отстреливаясь и бросая гранаты, скрылись в зарослях дерезы. Но мост не пострадал. Заготовленная еще нами солома и бочки с керосином целехонькими достались
фашистам в качестве трофеев.

Те ж мотоциклисты, проехав по мосту, бросились вдогонку за легковой машиной, которая свернула от Псыжа на Конзаводскую гору. Конечно, расстреляли и сожгли. И сейчас чернеет у дороги, на склоне горы, обгоревший остов «эмки». Теперь мост охраняет немецкий часовой. Временами отдыхает под нашим грибком, на нашей лавке. Странно все обернулось. Неужели это навсегда?

Сегодня сваи забивают уже на середине речки. Как раз там, откуда рыбаки-умельцы тягали голавлей и форелей. Где всего год назад прыгали с перил и ныряли, купаясь, наши старшие друзья, самые отчаянные мальчишки. Где они сейчас? Из всех ребят из нашей школы, что ушли на фронт, вернулся только раненый Коля Григоров. Метрах в двадцати от моста, на мыску, слева от дороги, высилась горка бревен. Сверху на них укладывали телеграфный столб наши знакомые. До воды там не более пяти метров. Если дружно навалиться, то столбы сами скатятся в речку.

– Да тут можно уплыть с комфортом! – вслух поделился я мыслями с друзьями. Надо обязательно подсказать дяде Васе. А может, они сами уже приметили эту возможность.

Начали разговор о том, где удобней нажать на бревна, как прятаться, если начнут стрелять часовые. Догонять немцам тут нет никакой возможности. По дамбе, вдоль Кубани, путь совсем короткий – метров пятьдесят. Дальше протока к городу игустые заросли кустарников, а главное, русло отворачивает к Псыжу. Мы уже поднимались гуськом по тропинке к обочине дороги, когда на мост
вступила колонна солдат. Их было с батальон. Горные стрелки шли весело, с песней, под пиликанье губных гармошек, с пересвистом и певучими выкриками. Над родной Кубанью неслось непривычное и чужое: «Ии-уу-лу, ии-у-лю, ии-уу-ля!» Город за мостом и близкая ночевка, видимо, поднимали немецкий дух. Чтоб пропустить строй и не идти рядом, мы замедлили ход.

Когда голова колонны уже шагала по шоссе, а ее хвост только подтягивался по спуску к мосту, из-за Псыжской горы, заглушая все звуки, послышался нарастающий рев моторов. Песня оборвалась. Несколько секунд спустя над головами солдат пронеслись три наших истребителя. От тупорылых И-16 их отличали острые носы, изящная форма фюзеляжей и крыльев. Таких мы еще не видели, хотя раньше слышали про ЯКи и МИГи. Наверное, это были они. Для немцев короткий пролет советских самолетов над поймой Кубани явился полной неожиданностью. Строй даже не успел разбежаться. Да и основная масса солдат еще двигалась по мосту. Шагавший в первой четверке направляющим долговязый немец вдруг захохотал. И на ломанном русском крикнул нашим пленным, что несли очередное бревно: «Ха-ха, Ифан! Рюссий ледчик полёва-солёма!»

– Солёма, солёма! – громко отозвался, не оборачиваясь, дядя Вася. – Еще будет и полёва!

Радость фрицев действительно оказалась преждевременной. Через минуту самолеты уже возвращались. Моторы ревели теперь со стороны Пятигорской горы. Стало не до шуток. Поднялась паника. Немцы кинулись врассыпную по кюветам и придорожным канавам. С моста напирали в обе стороны дороги. Не успевшие выбежать падали на настил, а в это время пятерка дяди Васи бросила столб и побежала вперед к сложенным бревнам. Мы выплеснули воду и тоже нырнули под крутой берег.

Со свистом и воем неслись истребители. Сверху одна за другой ударили длинные пулеметные очереди. Пули дробили каменистый грейдер. От деревянного настила и перил в воду летели щепки.
Послышались крики и стоны. Из нашего укрытия было хорошо видно, как пленные, которых почему-то
оказалось шестеро, добежали до бревен, но прятаться там не стали, а дружно навалились на самую верхушку. Несколько столбов с грохотом покатились в речку. Следом за ними бежали и прыгали в воду наши друзья. У самого берега было замешкался белобрысый паренек. Его догнал и подтолкнул бежавший последним дядя Вася. Все шло, видимо, по заранее обдуманному плану, он почти в точности
совпадал с нашим. Мы ликовали и под дробь последней очереди желали удачного побега своим подшефным.

Самолеты взмыли над горою и больше не возвращались, немцы пришли в себя. Строй восстанавливал порядок, уже оказывали помощь раненым, подбирали убитых. Собирали по пятеркам и пересчитывали пленных охранники. Кто-то заметил уплывающие бревна и с ними рядом несколько раз мелькнувшие головы. Побег обнаружился, началась стрельба. К часовым присоединились охранники из батальона. Плывущие столбы были хорошим ориентиром, но еще лучшим укрытием. Два из них плыли почти рядом, третий в нескольких метрах позади. Беглецы отлично за ними прятались. Казалось, автоматные и винтовочные пули не достигали цели.

Тогда кто-то из солдат начал пристраивать на перила ручной пулемет. Тут же забубнили очереди – одна, другая третья… Вскоре мы увидели, как высоко над водою взмахнули две руки, будто хватаясь
за воздух. Потом показалась белесая стриженая голова и голая спина, тело все больше и больше отставало от бревна и вскоре вовсе скрылось под воду. Конечно, то был молодой паренек, которого мы совсем недавно угощали табаком и лепешкой, но имени так и не узнали. Остальные пятеро, возможно, остались живы. Быстрая вода уносила беглецов уже к середине Псыжа. Немцы прекратили
стрельбу, охота на людей закончилась. Батальон собирался и строился. Из канавы выбрался и остряк направляющий. Его мундир был в пыли, карабин болтался на ремне через согнутую руку, а с другого плеча свисал бурый ранец. Солдат молча поправлял амуницию и оружие, медленно крутил головой и,
кажется, больше не смеялся. Откуда-то появилась санитарная машина. В нее уложили убитых и раненых, их было около десятка. Фургон поехал в город. За ним по дороге, но уже молча, без песен, двинулся в Черкесск немецкий батальон.

11-е сентября

После обеда на «Антилопе» Фэд, Виталий и я. Сегодня ровно месяц, как топчут наши края фашисты. Фронт вроде остановился. Надолго ли? В последней, вчерашней, сводке те же сообщения, что и
раньше – упорные бои под Сталинградом, Моздоком, Нальчиком. А до Нальчика и полтораста километров не будет. Так что наши совсем недалеко. Разговоры на чердаке только о войне. И каждый раз кто-нибудь обязательно спросит: «Когда же наши вернутся обратно?» Тяжко ей, нашей армии. А чем помогли мы? Все, что делали до сих пор, похоже на детские шалости. Вспоминаем Ивана из истребительного батальона. На каждой учебной тревоге он спрашивал: «Когда же по-настоящему?»
Сейчас и мы задаем этот вопрос. Хуже всего то, что у нас нет связи с настоящим подпольем. Мы совершенно одни. Помогает, правда, Коля – чаще советами. Он и старше, и опытнее, но серьезно за дело не берется, ссылается на раненую руку. Хотя на «Антилопе» стал появляться каждый вечер, когда начали слушать Москву.

Решили найти нашего комсомольского секретаря Валю Лозговую. Гляди, поможет чем-нибудь. Она из того же класса, где учился Николай. В этом году закончила девять. Умела на собраниях говорить зажигательные речи, поднимала старшие учмассы на очередные важные дела. То в начале сентября – на рытье школьных бомбоубежищ, то в холод и непогоду надо было рыть противотанковые рвы на Рощинских высотах, то заготавливать топку для школы и госпиталя. С весной пришла прополка, а вскоре и уборка колхозных полей. Да мало ли было работ, еще и с уроками в третью смену. И все успевали, делали в срок.

Многое, правда, не пригодилось. В траншеях прятались только на учебных тревогах – немцы город не бомбили, не нашлось в нем важных объектов. Не помогли и противотанковые укрепления – фашисты просто объехали их по проторенным дорогам. Хлеб убирали вроде тоже зря – элеватор с зерном наши, отступая, сожгли и взорвали, а то, что осталось на токах и в колхозных амбарах, почти целехоньким
досталось захватчикам. Теперь немцы свозят зерно в город и отправляют в свой Фатерлянд.
Сошлись на мысли, что Валентине могли оставить тропинку к подполью. Будем искать ее. Не теряя времени, через Фэдов огород ушли по одному на поиски комсомольского секретаря.

Свою школу обогнули по Белоглинской, чтоб немцы не сцапали нас отбывать трудовую повинность. Только за церковью снова собрались вместе. Знали, что живет Валя где-то к югу. Вроде на улице, по которой недавно ехали на огороды. Но бывать там раньше не приходилось. Провожали Валентину домой
мальчишки постарше. Перешли церковную площадь и отправили Фэда в дозор на другую сторону
улицы. Шли пока вслепую. Может, спросить у какой-нибудь бабули про дом Лозговых? В случае чего, легенда – принесли весть, чтоб забирали хлеб, заработанный летом в колхозе. Бабушкины советы, однако, не понадобились. В конце третьего квартала, сразу за низким плетнем и деревьями, копалась в полисаднике плотная, круглолицая и загоревшая Валентина. Как и раньше, две куцые косички спадали ей на плечи. Глянула в нашу сторону, опустила голову. Наверное, не узнала. Подошли
поближе, к самому плетню. Теперь между нами было не более пяти шагов.

– Валя, здравствуй! – негромко поздоровался я.

– Здравствуйте, – ответила равнодушно и продолжала копать грядку.

– Нам надо поговорить с тобой, Валя, – обратился после небольшой паузы Виталий.

Подняла голову, посмотрела, как на чужих, и нажала на лопату. Мы удивленно переглянулись.

– Валя, подойди ближе, принесли тебе приятную новость, – опять заговорил я.

Наконец, повернулась в нашу сторону и тихо, но четко сказала: «Ребята, я вас не знаю, а вы меня не видели». Захватила лопату и направилась к дому, вглубь двора. Вначале опешили и какое-то время стояли молча. Потом меня порвало: «Ну и сволочь же ты, Валя!»

– Ну и стерва ж! – в сердцах добавил Вит.

Может, переборщили с другом, может, слишком круто реагировали на строгую комсомольскую конспирацию, но такого от встречи со школьным вожаком не ожидали. Оставалось еще крепче выругаться, сплюнуть и уйти. У площади нас догнал Фэд: «Неужели не признала? Я почуял это на другом конце улицы. Пароль, ребятки, надо знать!»– пошутил он в конце.

На том поиски подполья окончились. Другого пути мы не знали. Не заметили, как перешли на площадь и поравнялись со своей двухэтажной школой. Теперь у немцев тут интендантские склады. У калитки вырос часовой: «Halt! Komm arbeiten!» И завернул всех троих во двор. Попались-таки. Промухали!
Что стоило свернуть чуть раньше на Белоглинную! Фриц провел нас между знакомыми фигурами пионеров на высоких квадратных постаментах – мальчика с горном и девочки с барабаном. Им-то что? Они гипсовые. Стоят себе, как и раньше, в полной пионерской форме и не мешают фашистам творить свои черные дела в нашей родной школе. Ну, хоть посмотрим, что там делается! По ступенькам поднялись в вестибюль. Запахло госпиталем. Всего за неделю до прихода немцев увезли отсюда последних раненых.
Теперь школа завалена тюками и ящиками. Они видны и в классах, и в коридорах. В конце северной стороны, у входа в директорскую квартиру, до самого потолка высится гора горных ботинок.

– Эх! Таких бы крепких по паре на брата! – думал каждый из нас, глядя на свою изодранную обувь.

Часовой передал нас другому солдату, что вышел из кабинета завуча, и тот провел нас в школьный двор через западные двери. Чуть поодаль стояла груженая пятитонка. Двое незнакомых гражданских
стояли в кузове, а два солдата открывали задний борт. Что-то застучало, зазвенело. На землю посыпались железные альпинистские когти! Треть кузова до самых бортов была заполнена ими.

Мы обменялись короткими взглядами. Наконец перед нами то, о чем мы мечтали со дня прихода немцев. Неужели все унесем в школу? У самой стены под широкими окнами лежали пустые темно-серые ящики,
видно, от боеприпасов. Солдат показал рукой: «Давайте сюда!» Подошли. Подняли с Витом один за железные ручки. Ого! В нем, пустом, не менее пуда! Второй ящик волоком потянул к машине Фэд.
Тот же низкорослый солдат в очках по-учительски подробно объяснил и показал, как надо брать когти, укладывать их и уносить. Дело, конечно, нехитрое. Но куда? Начался разговор между солдатами. Близорукий «учитель» настаивал, чтоб уносили в здание. Шофер со вторым солдатом были против.

– Зачем железо нести под крышу? Там и так мало места.

– Сложим во дворе. Этим стальным подошвам не страшен ни дождь, ни ветер.

Их все равно через день-два увезут в горы на снег и лед. Спор разрешил вышедший в это время крепкий унтер: «Конечно, во дворе оставить. Вон и место отличное приготовили русские, даже цемента не пожалели»! – и показал рукой на нашу городошную площадку. Очень хотелось сказать немцу, что городок этот два года назад строили мы со старшими мальчишками вовсе не под ваши когти и что мешок лучшего цемента не пожалел для него сам директор цементного завода отец Эдика, заядлый городошник. После часто заглядывал сюда Александр Никанорович, чтоб кинуть с нами
несколько палок. С первых дней войны ушел на фронт. Где-то он сейчас? Ящик уже полон. Унесли и высыпали в центре квадрата. Рядом тянутся уже начавшие обваливаться зигзаги щелей-бомбоубежищ.
Какая удача! Здесь, герры зольдаты, наши владения! Щели эти мы сами рыли и сами в них прятались. Тут знакомы нам все зигзаги и закоулочки. В голове уже зрел план вечернего набега. В школьный забор с запада упирались концы соседских огородов. Один из них – хозяйки дома, где живет с
матерью Андрей. Как только стемнеет, идем к нему, через огород и остатки штакетника – прямо в щели. А тут все рядом, рукой подать. Не знаем, правда, как ведет себя ночью часовой. Днем на той стороне он не показывается.

Ближнюю траншею немцы используют как мусорник. Она почти доверху наполнена какими-то отбросами. Что-то рыже-бурое, очень похожее на табак. Даже, кажется, пахнет турецким. Пользуясь свободой, пока немцы с двумя гражданскими заняты разгрузкой, проносим следующую порцию со стороны бомбоубежища. Тут до него всего метр. Так и есть. Это табак, но где-то подмоченный. Из разорванных пачек торчит пучками, сохнущий на солнце, отличный, янтарный! На пачках – курительная трубка с тремя колечками дыма. Хорошо читается надпись: «BULGAR TABAK. SOFIY».

– Вот что курите, сволочи! Своего в Германии недостает? Ну, у нас с табаком тоже туго. Только на базаре махорка-самосад, и та десять рублей или одна ваша марка за стакан.

А курильщиков дома хватает. На довольствии два наших батька, да двое сыновей, да Коля с Андреем, да еще пленные на Кубани. Виталий, правда, здесь не в счет – он один из мальчишек не курит.
В общем, табак нам очень нужен. Операцию проведем с двойной пользой – мешок под когти, другой для болгарского табака. Вот только бы испытать, закурить! Годится ли? Но это еще успеем. Табак
рядом. Тут всегда можно нагнуться, завязать шнурок. В крайнем случае, попросить закурить из ямы, зашпрехав по-немецки. Способ испытанный, здорово помогает. Работаем на фашистов дружно, с небывалым подъемом. Тяжести не замечаем. На цементной площадке с каждым ящиком растет горка когтей. Она нам уже по пояс. Коготки не только осмотрели, но и ощупали со всех сторон. Натуральной формы стальные подошвы, даже с шарниром на изгибе. Крепятся к ботинкам ремешками, как коньки. По краю подметки и каблука – острые шипы. Прикладываю к одному указательный палец, но на весь шип его не хватает. Тут не меньше пяти-шести сантиметров! Так и просятся в перевернутом виде на дорогу, в пыль, под колеса ваших грузовиков!

Кузов почти освободился. От железа осталось несколько тюков у кабины да у нас на два-три ящика.
Появился унтер. Похвалил. Сказал по-русски: «Карашо работай». Руками показал: как закончите, можно уходить. Подкупленный общительностью, я спросил на языке унтера, можно ли взять
нам немного табака из мусорной ямы? На родную речь с прибавкой «Bitte sehr!» – немец разулыбался. Конечно, ему не жаль отбросов: «Я, я! Берите, сколько унесете!» От души поблагодарил фрица и я – за щедрость. Последний ящик тащили с Фэдом. Несколько оставшихся когтей нес за нами в руках Виталий. Пока высыпали железный груз, Вит кинул один коготок низко над землей прямо в траншею.

– Зачем?

– Пригодится! Хоть один унесем средь бела дня.

Как он это сделает, было непонятно. Расспрашивать некогда. Торопимся воспользоваться любезным разрешением унтер-офицера. Табака хотелось взять побольше, но с нами – ни сумки, ни мешка. Вспомнили. Вспомнили, чем кончилась в школе напротив операция «Ячмень». Если набьем за
рубашки, обязательно остановят если не эти, так другие солдаты или полицаи. Лучше прихватим ночью, а сейчас только в карманы. У края траншеи опустились на колени. Нет, не достаем. Пришлось нагнуться еще. Теперь табачок наш. Начали отыскивать посуше и наполнять карманы. Вит тоже наклонился, зачерпнул жменю, показал нам: «Такой?» и спрыгнул вниз. Там огляделся, прихватил на дне ежа и быстро притянул ремешком к ноге. Ежик отлично уместился между стопой и коленкой, а широкая отцовская штанина окончательно его скрыла. Вот оно что. Молодец, Вит, голова! Теперь он не спеша раскидывал пачки, выбирая посуше, и подавал наверх.

– А это что-то другое! – он протянул коробку площе и длиннее. У плотной красочной упаковки подмочен только краешек. На ней уже не трубка, а сигара. Никак из генеральских фондов!

Фэд быстро сунул пачку в карман. Подошли мужички. Закурили все вместе. «Отличный табак!» – было общее мнение. Взрослые тоже начали наталкивать в карманы. Компанию поддержали подошедшие два солдата. Шофер набил трубку, «учитель» попросил у казачков бумажку и неумело свернул самокрутку. Оба прикурили от зажигалки шофера и почти разом: «Зер гут!» Появился и унтер. Этот пососал шоферову трубку и тоже изрек: «Зер гут! Болваны! Надо было его разложить на цементной площадке, и половина табака была бы спасена».

– Ваш приказ, герр унтер-офицер, – оправдался «педагог».

– Тащите брезент! Сейчас быстро поправим дело. А вам придется еще поработать, – обращение явно касалось нас.

– Это вам, хлопцы, табачок выходит боком! – сказал один из гражданских.– Полезайте теперь в яму.

Ясно и так, что закурили мы зря. Надо бы уйти сразу, без пробы. Пришлось обоим прыгать к Виталию.
Начали втроем выгребать все подряд и выкладывать на бруствер. К краю подошел унтер. Посмотрел, поковырял тупым носом ботинка, сказал: «Выбирай все до дна!»

Мужичков заставили ящиком уносить табак и высыпать на брезент, что расстелили солдаты рядом с железным пригорком. От активной работы табачный завал быстро уменьшался. Вскоре над траншеей
поплыл рыжий туман, а наши лица окрасились в желтый цвет. Потерев нос, первым смачно чихнул Виталий. За ним расчихались и мы с Фэдом. Дальнейшая работа шла уже со звуковым сопровождением.
Наверху компаньоны весело рассмеялись. Но через минуту смех перешел в громкое «Апчхи!». Табачная пыль уравняла всех. Настала наша очередь смеяться, благо табака оказалось немного. Кое-где мы уже добирались до дна. На-гора уходили последние мокрые, раскисшие пачки. Наши ладони и пальцы из желтых сделались коричневыми.

Снова появившийся унтер освободил всех окончательно и не отменил своего разрешения. С набитыми карманами выбрались по ступенькам штабного блиндажа и через северную часть двора направились на улицу. Прошли мимо остатков когда-то большой беседки. От нее, построенной года четыре назад, остались только низкие кирпичные столбики на шести углах, да часть деревянного настила, что не успели еще растянуть на топку. В это время, по порожкам поднимались в директорскую квартиру два
немецких офицера. Один из них что-то громко доказывал другому. Как хорошо знакома мне была эта квартира и пять ступенечек! Я даже вспомнил отбитый край у нижней правой – что-то ковали с другом-одноклассником Левой – сыном директора школы. С ним прошла добрая часть моего детства.
– Эх, Левка, Левка! Как ты там, в своем далеком Томске? – заговорили о моем друге товарищи.

В этой беседке часто готовили с ним уроки, собирали из деталей детского конструктора трактора и автомобили, экскаваторы и подъемные краны. Клеили из реек и бамбука самолеты и планеры. Запускали их с острого шпиля, а иногда с самой школьной крыши. Тогда модели летели далеко через широкую улицу к седьмой школе и церкви. Здесь же заряжали свои самодельные пистолеты-самопалы порохом Левкиного отца-охотника. После уходили в дерезу пострелять. Так, однажды, еще пятиклассниками, захватил нас на месте преступления под соснами Свидиного сада неизвестно откуда появившийся милиционер. Конечно, отобрал личное оружие и боеприпасы да еще провел через весь город в милицию.
Долго пришлось сидеть у дежурного на лавке, пока появился большой и неуклюжий Юнак в полотняной украинской рубахе.

Обливаясь потом, еще из дверей забубнил: «Без глаз хотели остаться, чертовы гадюки!» (Это было самое злое его ругательство). После разговора с дежурным и жалоб на то, что за сотнями чужих детей времени на воспитание своих, родных, не остается, мы были, наконец, освобождены.

Теперь уже под конвоем тучного Юнака, снова через весь город, отправились на Покровку. Дома нас встретила охами и ахами приветливая Левкина мамочка и тут же принялась кормить оголодавших сынков. По-другому поступил отец. Он открыл свой охотничий арсенал – сундучок со звоном, и сразу же обнаружил, что заряженные патроны в патронташе чередовались с пустыми гильзами. Нас ждала суровая кара. Обед был прерван в самом начале. Крепко лупил нас обоих Георгий Александрович тем же охотничьим поясом, не обращая внимания на крики матери в нашу защиту. Он тяжело дышал, громко пыхтел и сопровождал наказание воспитательными наставлениями: «Это вам за порох, это за бекасин, это за волчью дробь и медвежьи жаканы, а последний впрок, чтоб больше не стреляли!» Экзекуцию переносили молча. Было больно и стыдно подниматься с сундучка в прихожей и натягивать штаны.
Но стрелять все равно не перестали, только теперь порох добывался более совершенным способом.
Из этой беседки проводили мы Юнаков в далекую Сибирь в памятное жаркое воскресенье прошлого июня, еще не зная о начале войны. Только на площади, у почты, мимо которой ехали школьные дрожки с вещами и проходила наша компания, увидели много народа и услышали из большого фанерного рупора сообщение Молотова.

Взрослых эта весть омрачила, привела в уныние, заставила перейти к серьезным разговорам. Нам же с Левкой все это казалось пустяками: «До осени фашистов обязательно разобьют. Война закончится!» – было наше твердое убеждение. Вот и разбили. Пришла к нам на Кавказ вторая военная осень, а с ней и фашисты. Поглядел бы сейчас Лева на немцев в своей квартире, да и нам был бы надежным товарищем. С этими мыслями переходили Техническую улицу, на которой, к нашему счастью, не оказалось ни фашистов, ни полицаев. Через минуту уже поднимались на свой чердак. Освободили отяжелевшую от железного груза ногу Вита. Наш арсенал пополнился новым оружием. Если не удастся взять ночью еще, то подбросим на дорогу хоть одного ежа.

На радостях закурили подсохшие сигары. Едкий дым мгновенно заполнил чердак. Виталий, не выдержав, сейчас же сбежал домой, пообещав вернуться поздним вечером. Мы с Фэдом зашлись в истошном кашле. Слышен он был, наверное, на въезде в город.

– Этим зельем только гадюк душить! – отдышавшись, заявил Федя и отвернул жестянку на крыше сарая, впуская свежий воздух. Сигары притушили. Пусть попробуют Андрей с Николаем.

– Оставшийся десяток отдадим отцам, родителям, – предложил я. – Может, выдержат?

Оба батьки как раз усаживались в нашем дворе на лавочке под стенкой. Доставали кисеты, закручивали «козьи ножки». Мы спустились вниз. Мой отец уже высекал куском напильника искры из
кремня и раздувал трут.

– Стойте, стойте! Не прикуривайте! – издали крикнул Фэд. И когда подошли, из-за спины поднес открытую коробку с сигарами.

– Вот это табачок! Откуда же такое чудо? – спросили почти разом. Пришлось рассказать про фрицевский мусорник в школьном дворе и его очистку.

– В другое бы время выбросили, а нынче, сынки, давайте! И отцы закурили по сигаре. Но генеральский дым не пришелся и тут. Встретили его надрывным сердитым кашлем.

– Нет, это не наше! Пусть фашисты травятся сами!

– А что, Евграфович, ежели размять, да по щепоти в махру – для крепости и духу? – предложил Яков Федорович.

Совет тут же был испробован. Новые цигарки с сигарной крошкой получили высшую оценку и пришлись по вкусу и крепостью, и запахом. Было приятно и нам, что нашлось, наконец злосчастным сигарам настоящее применение, что отцы покурят теперь в свое удовольствие. Да и мы сегодня же
испытаем ароматную смесь. Быстро темнело. Сразу появился Виталий. Чуть позже постучал Андрей.
Несколько дней его у нас не было. Убирал огород у бабушки под Абазинкой. Только что вернулся к матери. Я спросил, не заметил ли он чего нового в школьном дворе.

–Да, там у фрицев вроде пригорок какой-то появился. Но что это, рассмотреть не смог.

Рассказали Андрею, а после показали, из чего строили сегодня этот самый бугорок.

– Вот это ежище! – пощупал железку Андрюша.

План обсудили во всех подробностях. Андрей уверен, что пройти к забору можно без труда – хозяйка ложится спать вместе с курами, Шарик в будке – его лучший собачий друг, а дорожка вдоль межи до самого штакетника обсажена сиренью. Ну и отлично! Беспокоила лишь неясность с часовым и почти полная луна, что уже поднялась над Черкесском. С поведением часового проще – его выследим, а вот цыганское солнце прикрыть нечем. И небо, как назло, совершенно чистое. Только на западе за
Псыжские высоты держатся несколько туч. Марчихинский будильник, который хранили в рукаве ватника, чтоб не тикал, показывал без четверти десять. Николая все нет, а жаль, – что-нибудь подсказал бы
ценного перед серьезным делом. Решили собираться. С собою солдатский вещмешок, большой брезентовый рыбацкий сумарь и чехол от киноаппарата. Уходим ровно в десять. Дверь оставляем незапертой – может появиться Коля.

Дальше все шло строго по плану. Никого не встретив ни на улице, ни в Андреевом переулке, благополучно миновали двор и огород. Под кустами сирени у забора наблюдаем за школьным двором. Он залит лунным светом. Как на ладони щели, за ними темнеет наша горка, дальше тянется
большая белая школа. Она добавляет света во дворе. Тихо вокруг. Лишь слышно, как на той стороне цокают о камни ботинки часового. Ожидаем, когда появится здесь. Время тянется очень долго.

– Может, ночью он тут не бывает? Рискнем, хлопцы? – предлагает Фэд.

– Нет, солдата надо дождаться, – твердо говорит Андрюша. – Я несколько раз видел его здесь и ночью.

Фриц будто внял нашим сомнениям – цоканье приближается с севера. Вот уже появилась и его фигура из-за угла. Не спеша проходит вдоль школы. Что-то насвистывает веселое. В такт бьет о камни стальная бахрома его ботинок. У дверей остановился. Мелькнул огонек зажигалки. Решили перекурить. В дверной нише бледно мерцает сигарета. Мы терпеливо ждем. Но вот окурок раздавлен, и обход продолжается. Часовой завернул за южный угол школы. Андрея оставляем на месте, в дозоре. Он отлично подражает кошачьим звукам. Это будет сигналом, если вдруг немец появится снова.
Втроем перелезаем сквозь дыру в частоколе и сразу спускаемся в траншею. Тут справа должен быть проход к ходам сообщения. Не успели сделать и десятка шагов, как послышалось три коротких !Мяуу-р». Остановились, замерли. Наблюдаем, как шагает часовой тем же путем, только в обратную сторону.

– Ах ты, черт, свина, собака! – шепотом ругается Федя на черкесский лад. – Никак моча стукнула ему в голову!

Глазами провожаем часового за угол, а сами по щелям продолжаем движение. Наконец, через два перехода мы у цели. С минуту слушаем, осматриваемся, ждем. Все тихо и спокойно. Только луна, как и прежде, делает из ночи день. Как решиться на последний шаг?

– Хоть бы одно облачко на наше счастье! – мечтательно говорит Виталий.

С надеждой смотрим на запад. Над Псыжском заметное движение. Маленькая тучка, а за ней другая, побольше, отрывается от горы и быстро мчит по небосклону, явно в сторону светила. Мы готовы кричать от радости! Вскоре первое облачко прикрывает луну. Быстро выбираемся и ползем по-пластунски, как учил на уроках военного дела Иван Трофимович. Мы с Витом уже у подножия горки. Фэд еще добирается к брезенту. Осторожно, чтоб не брякнуть железом, укладываем когти в свои сумки. Фэд шуршит табаком, нагребая, нагребая его в чехол. Затмение слишком короткое. Снова глянула луна, но ее также быстро прикрыла следующая тучка. Мы продолжаем работу, а Фэд уже ползет обратно. Шепчет: «Я готов!» Оглядываемся на луну. Кончает пробег и эта туча. За ней чистое небо. Надо отходить и нам. Ползем обратно, поддерживая мешки на весу, сваливаемся в траншею уже при
ясном месяце. У последней щели встречает нас радостный Андрей. Забирает сумки, помогает
выбраться. Короткий отдых под тем же кустом, и мы отправляемся назад. Андрюша гладит на ходу Шарика, за молчание и верность угощает сухарем и идет с нами до Технической.

Уговариваем Андрея вернуться по пустому переулку домой. Рисковать дальше нет смысла. Ведь еще надо и Виталия проводить до спуска. Уходить ему явно не хочется, но мы настаиваем. Прощаемся до завтра. Наконец, наш чердак. Николай сегодня не появился. Включаю трехвольтовую кроху. Она слабо высвечивает на полу круг размером с сиденье стула. На это место выкладываем свои трофеи: моих когтей – восемь, Вита – двенадцать, а Фэд ставит набитый доверху пузатый чехол.

– Операция завершилась блестяще! – подвожу я итоги. – Да плюс целый мешок отличного болгарского табака.

– Ты забыл, Раф, про один дневной! – поправляет Виталий. – Так что в арсенале у нас – очко!

13-е сентября

Поутру к нам во двор через бывшие ворота, еще обозначенные двумя столбами, вошел пожилой приземистый солдат. Наверное, из ближайших казарм – в руке у него вместо автомата болталось что-то похожее на уздечку. Скорее всего, повозочный, подумал я, наблюдая за ним из коридора.
Фриц по-хозяйски оглядел весь дом, нашу «Антилопу», огородные грядки. Медленная, вразвалку, походка, широкое добродушное лицо и крепко зажатая в руке часть лошадиной сбруи выдавали в нем сельского жителя. Не отклоняясь в стороны, он миновал входные двери всех жильцов и двинулся
прямо к колодцу, что вместе с плетнем отделял от нас Фэдов двор. Там на срубе, по старой довоенной привычке, кто-то опять забыл ведро. Два уже уперли пришельцы из Фатерлянда.
А может, только напиться? Кажется, угадал. Ведро на крючке вместе с шестом нырнуло вниз. Ловко перебирая руками, немец вытащил его и полное поставил на край сруба. Наклонился, начал пить.
Холодная ключевая вода понравилась. Приложился еще. Закурил, поглядел в сторону убранных огородов с увядшей ботвой, выплеснул воду на сухую землю. Видно, добрый хозяин, успел подумать я. А ездовой в это время уже по-хозяйски снимал с замысловатого крючка ведерко и направлялся с ним обратно. Такая наглость меня возмутила. Вора догнал у калитки.

– Пан, а ведро? – спросил его по-немецки.

– Гут, гут! Карашо, карашо! – закаркал пан. – Комм мит унс!

Понял, что приглашает идти с ним. Конечно, пойду. Жаль посудину, да к тому же на этот раз нашу.
Он тут же передал ведро в мои руки, а своим видом и жестами показал: «Вот и неси теперь сам!»
И пошли. Впереди переваливался и сопел герр зольдат, помахивая уздечкой, следом, тоже молча, с порожним ведром топал я. Миновали пустынный Покровский базар. Он давно заглох. Здесь ничем не
торгуют. Купля-продажа идет только на большом рынке в северной части города. Там даже шашлычную открыл Фэдов сосед со стороны Кубани – Сивоконь с сыновьями-дезертирами. Говорят, у них настоящий ресторан, цыганский оркестр и мягкий фаэтон для господ офицеров всегда наготове. Да и сам хозяин разъезжает только на нем. Здесь же на Покровке, остались чудом уцелевшие лавки для товаров, которых давно нет. От базара мы круто свернули на юг и через шоссе направились к калитке
ремесленного училища, где днем и ночью вход охраняет часовой. На сей раз из-под каски торчала только тонкая шея да маленький острый подбородок. Казалось, каска одета на кол.

– Дизе кнабе мит унс! (Этот мальчик со мной), – громко сказал мой сопровождающий.

Часовой сдвинул каску на затылок, посмотрел на входящих. Голова его была не больше кулака.
Откуда такой цыпленок? Двумя днями раньше здесь на посту стояли матерые альпинисты с крепкими кулаками и бычьими шеями. Те, наверное, уже стреляют в наших на перевалах. А этот, видно, из нового пополнения. Вошли во двор и обогнули учебный корпус бывшего «Ремесла» (так коротко называли ремесленное училище) – ныне казарму. На большом плацу у колодца очередь из лошадей, ослов и солдат. Стало ясно назначение ведра. Позабыв обо мне, ездовой сразу пустил его в дело.
Несколько минут спустя я стоял в стороне и наблюдал за водопоем. Лошади обычные, как и у нас. Иногда подводили тяжеловозов. Это огромные битюги с плоской и широкой, как стол, спиной. Один такой силач, пожалуй, утянет целый танк! Еще интереснее мулы. Раньше, до немцев, мы их тоже видели. Они чуть меньше лошади, но с большими ушами и такой же странной неуклюжей мордой, с
длинным ослиным хвостом. Фэд называл их катрюками. Под утренним солнцем у казармы заканчивали свой завтрак молодые солдаты. Оттуда тянуло запахом кофе. Проходивший мимо коня худой верзила в длинном фартуке вдруг остановился, грубо взял меня за плечо, повернул к себе, рявкнул: «Ман
браух арбайтер! Комм!» – и приказал следовать за ним. Из его рычания я понял, что надо идти работать. Мы направились к навесу у восточного забора, где в походной кузнице ковали лошадей.

– О, Ганс, зер гут! Нам как раз не хватает второго помощника, – сказал кузнец в кожаном фартуке и вышел из-под крыши.

Он звучно, со свистом, вдохнул свежий воздух, потом сломал несколько веток сирени, что росла рядом, дал мне в руки и показал объем работы, подняв вверх все десять пальцев.

– Ферштейн?

Я кивнул головой. Наломал с десяток хворостин – думал, заставит мести двор или пол в кузнице, но ожидал меня более тонкий труд. Мухи и оводы не давали покоя животным. Лошади дергались и крутились, мешая работать кузнецу. Он взял веник из моих рук и показал, как надо гонять насекомых.

–Эрфюллен! (Выполняй).

Без особого желания принялся за порученное дело, но кажется, лошади стали вести себя спокойнее.
Трудились теперь втроем. Толстый и красный от жары кузнец ковал, долговязый Ганс вовремя подавал ему ухнали и подковы, а я гонял мух. С грустью думал о том, как долго еще придется здесь бездельничать. Вскоре к кузнице подошел совсем юный, с приятным лицом, чуть выше моего
роста, солдатик. Он стал рядом со мной и стал наблюдать за нашей работой. Помолчав, сказал: «Какие злые мухи на Кавказе!»

– Я, я! – буркнул кузнец, забивая в копыто очередной гвоздь. Не выдержал и я, добавил: «Вие хунден!» (Как собаки).

– Зи шпрехе аф дойч?! – спросил немецкий мальчишка и дружески похлопал меня по плечу.

– Вилли, – назвал он свое имя.

– Евграф, – ответил я.

– О, зер гут, Раф!

Так за разговором о мухах и собаках началось наше знакомство. Позже оказалось, что Вилли почти на целый год старше меня. В это время подвели доброго гнедого жеребца. Он не стоял на месте. Играл,
извивался, топал тонкими стройными ногами. Хозяин, рослый немец, крепко держал его под уздцы, ласково говорил с ним на родном языке, гладил, успокаивал. Все внимание переключилось на сильную красивую лошадь. Зазевался в какой-то момент и я. Веник попал чуть ниже хвоста. Конь резко дернулся и двинул задней ногой, которую держал между коленками кузнец. Тучный мастер вместе с молотком загудел наземь, а его помощник, видя это, запустил в нашу стороны большими кузнечными клещами. Вилли пригнулся сам и успел пригнуть мою голову. Железный инструмент зловеще пролетел над нами. Работа остановилась. Больше всех лютовал долговязый, считая меня главным виновником.
В разговор вступил Вилли, и ему кое-как удалось погасить конфликт. Поговорив меж собой еще, мастера отрешили второго помощника от должности, передав его орудие труда в руки хозяина лошади.
Дело кончилось моим полным освобождением. Вместе с Вилли мы отошли от кузницы.

– Как ты попал сюда? – спросил он.

Пришлось рассказать об утреннем визите повозочного на наш двор и цели моего прихода.
Кивнув головой, Вилли сказал: «Ну, солдата искать мы не будем, а ведра – вон они стоят у колодца». Подумал и продолжил: «Мимо часового идти не стоит. С твоим освобождением устроим маленький спектакль. Их габе айн плян, Евграф». Подошли к колодцу. Водопой уже кончился. Простыл и след моего ездового.

– Бери, Раф, два ведра и наполняй их.

Сам он тоже взял пару ведер.

– Куда столько воды, Вилли? – спросил один из двух до пояса голых солдат, что носили воду на кухню.

Вилли ответил длинной фразой, из которой я понял, что утром на подъеме за опоздание в строй комвзвода грозил ему мытьем туалета. А с этим русским парнем он хочет опередить его приказ.
Голые плечи солдата удивленно поднялись и опустились, а я подумал: «Вот так «айн плян»! Еще придется фрицевские нужники чистить». Мы захватили полные ведра и направились к новому сооружению. Старую ремесловскую уборную немцы сразу забраковали. То ли она оказалась мала, то ли не по нутру пришелся крепкий русский дух, но ее заколотили гвоздями и в первые два-три дня выстроили грандиозный, с художественными излишествами, клозет. Это была длинная красивая беседка из бревен и досок с фигурной двухскатной крышей, однако, без стен и перегородок. По ней вдоль улицы, которую раньше прикрывал частокол, тянулся высокий деревянный помост с дырами. По утрам, после подъема, туалет работал с перегрузками. Сюда спешили поодиночке и целыми взводами. Солдаты на ходу расстегивали алюминиевые пряжки с надписью «Gott mit uns» перекидывали своего бога через шею, спускали брюки и без всякого стеснения усаживались прямо на доски. Полтора десятка арийских голов смотрело через широкую улицу на здание нашей школы и дальше, на ярко освещенные Псыжские высоты. Столько же садилось им в затылок. Эти глядели навстречу солнцу на учебный плац, где после завтрака солдаты будут ходить строем, бегать, ползать, стрелять по мишеням и колоть чучела
русских. Стыдно становилось только редким прохожим. Нагнувшись, они поспешно обходили это место, удаляясь от срама. Я спросил у Вилли, может, так на западе и принято строить отхожие места?

– Что ты, конечно, нет. Все общественные туалеты у нас под землей. Это здесь, в России, нацистам полная воля. Они ведь вас, русских, и за людей не считают.

Ответ окончательно убедил меня в том, что Вилли совсем не похож на своих соотечественников-завоевателей, что этот немецкий юноша почти наш товарищ. Я прямо высказал ему свои мысли.

– Всех их вместе с фюрером ненавижу! – был ответ. – В прошлую зиму под Москвой погиб мой старший брат – артиллерист. Отец – автомеханик, на фронте с первых дней войны, а месяц назад пришел и мой черед идти к вам, в Россию. Дома осталась только мать с младшей сестренкой. Я сочувственно кивнул головой. Сейчас беседка отдыхала и встретила нас безукоризненной чистотой. Струганные доски, отполированные за месяц солдатскими массами, излучали под солнцем янтарное сияние.

– Мы только польем пол, Раф, для отвода глаз, и ты свободен. Улица рядом. Только теперь до меня дошел смысл спектакля. Очень скоро, расплескав воду по длинному полу, мы одновременно сошлись у южной конечности уборной. От нее до тротуара не было и трех шагов. А наискосок через улицу, метрах в ста, белел фасадом наш дом. Своей величиной и железной кровлей он явно выигрывал на фоне
низких камышовых хаток. Его я показал Вилли и пригласил к нам в гости.

– Просторный у вас домик! – заметил он.

Пришлось объяснять, что дом вовсе не наш, а коммунальный, то есть государственный. Что его хозяин, богатый казак, еще в революцию бежал за границу, что живет сейчас в этом доме три семьи. Наша занимает две маленькие комнатушки, вход в которые со двора.

– Дверью не ошибешься, – добавил я. Приметная, с красной кнопкой электрозвонка и надписью на ней: «Bitte klingeln» (Пожалуйста, звоните!). Табличку прицепил недавно, чтоб солдаты меньше пинали дверь сапогами.

– И помогает?

– Очень помогает. Теперь чаще звонят, да и ведут себя человечнее, особенно когда заговоришь с ними на родном немецком.

Вилли улыбнулся удачной выдумке. Велел мне вставить одно ведро в другое и отправляться с ними домой.

– А под вечер, когда закончится учебная дурь на плацу, я обязательно у вас побываю.

Мы тепло простились, и я пересек широкую, как футбольное поле, улицу. Издали увидел отца. Он сидел на ступеньках крылечка и дымил самокруткой, низко склонив седую голову.

– Давно выглядываю тебя, сынок! Переполошились мы тут все. Тетя Шура видела в окно, как уводил тебя с ведром немец. Слава Богу, вернулся.

Квартира Марчихиных пустовала со времен эвакуации, а дня два назад туда вселилась наша родственница. До немцев Александра Карповна вместе с моим отцом трудилась в одиннадцатой школе.
Удивительно, но в квартиру эту еще не вступала нога вражеского солдата. Обычно фрицы, отыскивая ночлег, поднимались с улицы на парадное крыльцо. Подергают крепкую дверь за ручку – не открывается, поколотят сапогами – не поддается, ударят раз-другой прикладом, поковыряют штыком-кинжалом, тоже не двигается. Видно, считают ее заколоченной и заходят в дом со двора. Там и оседают в Надиной и нашей квартирах? Я присел на нижнюю ступеньку и рассказал отцу об утренней встрече с похитителем ведра, про случай в кузнице, про знакомство с молодым Вилли. Не
забыл сказать о своем необычном освобождении и обещанного визита немецкого юноши.

– Интересный парень. Обязательно познакомь, если придет.

Мы помолчали. А про тетушку я подумал – хорошо, конечно, что за стеной будет жить любимая с детства, родная-двоюродная, но для нас, мальчишек, сейчас эта пара острых учительских глаз совершенно лишняя. Беседу прервал женский голос с приятной хрипотцой. Это тетя Шура с
порожек нашей квартиры звала завтракать. За столом, пока ели кукурузную кашу с подсолнечным маслом, по-черкесски, мамалыгу, да запивали чаем – крутым кипятком с сухими абрикосами, мне пришлось повторить свой рассказ со всеми подробностями. Отдельные места сопровождались охами и ахами тетки и матери. Отец слушал молча, только хмурился и качал коротко стриженой головой.
В конце сказал, что во всем виноват я сам.

– Вечно ты влезешь в какую-нибудь неприятную историю. И нужно было тебе цепляться за то ведро? Прожили бы и без него. Вон предки наши, по рассказам твоей прабабушки-шутницы, населив Казьминское, средь голых степей, без домов первые годы обходились, в землянках жили. А те, кто забыл ведра на Украине милой, носили воду из родников в чеботах – и выжили! Еще такими крепкими землепашцами стали, что пришлось потомкам в страшном тридцатом все нажитое бросить и бежать, куда
глаза глядят. И снова жили бы неплохо, если б не война. Вот с ней надо кончать да чужеземцев выгнать, а что скоро их погонят, в том не сомневаюсь. Россия никогда врагов не терпела.
Отец показал в сторону сундучка, покрытого старой клеенкой, видно, выпущенной к 100-летию разгрома французов. На ней еще можно было рассмотреть одинокую фигуру в треуголке. Глядя с кремлевской стены на море огня и дыма, император жалобно вопрошал: «Зачем я шел к тебе, Россия, Европу всю держа в руках?»

– Нынешнего фюрера разобьют, и слов в песне менять не будут. Только гореть теперь не Москве, а Берлину».

После мне пришлось выслушать долгий родительский наказ – никогда больше не вступать в разговоры с солдатами и полицаями, держаться от них подальше. Я пообещал. Личность же Вилли вызвала у домашних всеобщий интерес. Еще бы! Это был первый случай, когда немецкий солдат, пусть еще молодой и зеленый, встал на защиту русского, помог ему и вслух поносил фашистов, войну и фюрера.
Все с нетерпением ждали вечера. Матушка даже пообещала поскрести по сусекам и к приходу гостя приготовить настоящие русские блины. Но вечером Вилли не пришел, напрасно дожидались его и мои друзья, которым тоже хотелось поглядеть на необычного немца. Долго сидели мы с Виталием и Фэдом у печурки, где уже пеклось обещанное угощение. А когда стало смеркаться и стало ясно, что гостя не будет, матушка переставила тарелку с блинами к нам, на столик рядом с печкой. Содержимое ее с
большим удовольствием съели сами. Наступала темнота. Мы летели на «Антилопу». Не терпелось начать
намеченную на вечер операцию «Когти». Еще днем договорились о времени и способе, как удобнее их разложить. Спорным оставалось место. Хорошо бы на въезде в город у цемзавода, там машины
буквально ползут. Но, кроме кювета и лысого пригорка, кругом ни единого укрытия. А нам так хотелось посмотреть на первую пробу. Наконец, порешили – лучше у церкви, на крутом повороте, где шоссе заворачивает в горы. Днем и ночью туда отдельными колоннами с боеприпасами, вооружением,
солдатами идут грузовики. Рядом с дорогой церковная ограда, обсаженная колючим
кустарником, в нем можно удобно устроиться и ждать хоть до утра. Да и сама деревянная церковка, которую привезли с собой казачки с дальнего Хопра, населяя станицу в начале прошлого века, наша давняя знакомая, в крайнем случае, не откажет нам в приюте. Когда-то с Лехой, сыном священника, облазили ее всю, от святого алтаря, пропахшего мышами, до клироса и самого верха колокольни. Решили, что и вправду лучше у церкви. Надо торопиться. Вот-вот вывернется луна. Ждать Андрея не стали. Видно, его снова мать отправила ночевать к бабушке. Зацепили по коготку за пояс, прикрыли рубахами и пошли. Церковный двор пришлось обогнуть с юга, чтобы обойти часового у нашей школы. Прижимаясь к зеленой изгороди, прошли мимо сторожки. Сквозь щели в ставнях пробивался тусклый свет. Хозяева еще не спали. Отец Петро уже давно переселился сюда из просторного дома на другой стороне улицы, где его донимали скандалами соседи. Сам он человек спокойный и степенный, не
любил лишнего шума. Может, потому у этого попа и не было собаки, чтоб не тревожила Боговых покоев.

Такое отношение служителя нравилось, а сегодня особенно. Полный месяц уже успевал выскочить из-за дальних вершин. Тихо и пустынно вокруг. Только каменный грейдер широкой белой полосой уходит к перевалам да кое-где на нем блестят притертые гусеницами танков и шипами немецких машин кремни.
Вспомнилось родное Лермонтовское… Недостает одного тумана, а он нам так необходим.
Но поворот наш еще весь в тени. Лунный свет там плотно перекрывается церковным куполом и колокольней: «Толстая тень!» – как назвал ее Фэд.

Сейчас мы подбросим кое-что на эту дорожку, украсим ее стальными цветками ваших эдельвейсов. Заходим в темную полосу и сворачиваем на шоссе. С краю у кювета останавливается самый длинный – Фэд. Он нащупывает выбоину и кладет в нее первый коготь, отойдя шага на два, тоже самое делаю я,
наконец, и Вит определяет своего ежа почти на середине проезжей части дороги. Чуть-чуть присыпаем дорожным песочком. Лежат все три лицом вверх, как фигуры в шахматных клетках. Все закончено в считанные секунды. Возвращаемся к ограде. Где-то тут, в зарослях, должна быть маленькая
калитка для прихожан. Ее открывают по большим праздникам. Фэд уже успел найти ее и отцепить крючок. Гуськом входим в церковный двор, добираемся до места нашего поворота и устраиваемся в густых кустах. Теперь бы терпения! Но вскоре тишину нарушили чьи-то шаги. Затопают и снова затихнут. Шуршит трава под ногами, что-то хрустит, кто-то спешит в нашу сторону.
Мы примолкли, замерли. В напряжении ждем. Минуту спустя сквозь кусты прямо к нам просовывается мордаха Катюши. Она мотает головой, треплет длинными ушами, приветствует своих друзей. В лунном свете поблескивают ее темно-синие глаза. Требует от нас угощения.

– Нет, Катя, сегодня мы без сладкого! Только погладим, поласкаем, потеребим за ушами.

Такое ей всегда нравилось. Вытягивается шея, топают копытца, трещит под игрушечными подковками кустарник. Только без шума, Катя! Мы тут в засаде. Эдак ты нас сразу выдашь. Но животное своими движения продолжает нарушать тишину. Такое нам не подходит. Ее надо немедленно изолировать.
Ищем способы, как это лучше сделать. Наконец, Фэд находит самый простой. Он выбирается из кустов, берет нежно Катю за шею, и они рядышком топают к калитке, через которую мы вошли. Катя с удовольствием отправляется погулять за ограду, на волю. Мы снова одни. С надеждой крутим головами, вслушиваемся в ночную тишину. Томительно идет время. Наконец, на севере загудели моторы, неровный звук нарастает и приближается со стороны центра города. Узкие щели замаскированных фар уже поравнялись с магазином Цветкова, что на углу Ленина и Технической. До нас остается метров триста. Конечно, это грузовики. Они уже подъезжают. Насчитали их около десятка. Чуть замедлив ход, проехала первая, небольшая машина. Она опаздывает свернуть вправо, срезает угол и быстро пробегает мимо. Те, что идут позади, сбавляют скорость, сворачивают уже вначале поворота.

– Сюда, сюда, поближе к нам! – шепотом приглашает Вит.

Нет, второй грузовик проезжает тоже далеко левее. А вот третий, самый большой, кажется, семитонный, ведет себя как на учениях

– вовремя сбрасывает газ, сбавляет скорость, сворачивает и строго держится правой стороны. Он едет тихо, у самой бровки, прямо на… когти!

Сейчас, сейчас! Капот мотора уже поравнялся с нами. Неужели проскочит и этот. Вдруг громко «шпокнула» шина. Шипя, вырывается наружу сжатый воздух, и колесо испускает дух. Тупорылый «рено» свернул на обочину, посигналил и стал. Остановилась вся колонна. За изгородью мы с трудом сдерживаем радость. Из кабины выскочил шофер. Кинулся к правому переднему колесу. Кричит на всю Покровку: «Карамба!» К нему подбегают солдаты из кузова и других машин. Кто-то светит
карманным фонариком.

– Donner Wetter! – ругается отборной немецкой бранью водитель, для крепости разбавляет ее чем-то итальянским и выбивает сапогом из переднего ската родной, отлично сработанный в Фатерлянде стальной коготь.

– Эти подонки, эти кретины, альпинисты, – продолжает он орать. – Не могут довезти до ледников собственные подошвы! Вязали бы их к своим ботинкам здесь, в Черкесске.

Его вяло поддерживают окружающие. Никто из них не торопится. Деваться шоферу некуда. Надо приниматься за грязную работу. Из кабины он достает домкрат и сумку с инструментом. Находятся
добровольные помощники. Начинается замена колеса. Всем остальным можно передохнуть. Солдаты собираются кучками. Закуривают. Несколько человек устроились у ограды, рядом с нами. Кто-то возмущается остановкой, но больше радуются чудному вечеру, возможности поваляться на траве, оттянуть свое прибытие на фронт. Тот, что светил фонарем, обнаружил еще два ежа.

– Да они тут россыпью! – кричит остальным. – Надо показать когти командиру горных стрелков. Пусть снимет с этих пижонов их тирольскую спесь!

Его поддержали курившие. В это время среди зеленой изгороди, послышался шорох. Кто-то, цепляясь за кусты, крался с юга. Фрицы всполошились, защелкали затворы автоматов.

– Хальт! – раздался крик крайнего.

И тут из-за кустов на лунную полянку выходит наша Катя.

– Нихт шиссен! Дас ист Эзель! (Не стрелять! Это осел!) – послышалась новая команда.

Посыпались шутки в сторону осла и кричавшего «хальт!»

– Добрый ослик, в горах бы пригодился! – заметил один.

– А кто нам мешает бросить его в кузов? Места там хватит! – сказал другой.

Вот только бы его спутать! Я сейчас сбегаю за веревкой. Стали собираться охотники позабавиться.
Катя стояла посреди лужайки и, казалось, ждала своей участи.

– Да что мы, не справимся с этим карликом? – бросил кто-то. С десяток солдат откликнулись на призыв. Замыкая круг, грубо хватают животное за шею, туловище, ноги. Катя вырывается, яростно сопротивляется. Лупит солдат копытами, кидает «задки». (Этот силовой прием давно и отлично отработан ею на хулиганах-школьниках). Она чует их на расстоянии. Кто-то из фрицев взвыл от боли, повалившись на траву. Окружение разорвалось. Туда и кинулась Катюша, галопом понеслась прямо в кусты. Поминай, как звали! Немцы остались в дураках. Получивший удар уже сидел на траве, снимал ботинок и закатывал брючину. Подоспел солдат с веревкой, но понял, что опоздал, и принялся упрекать шутников в поспешности. Тем временем закончился ремонт. Команда: «По машинам!» – сорвала
отдыхавших с мест. Задетого копытом под руки довели до ближайшей машины и втянули в кузов.
Через минуту колонна снова двинулась в горы. Мало, очень мало простояла техника. Замена колеса длилась не более тридцати минут, но и эта малость была для нас великой радостью – хоть на полчаса запоздает смертоносный груз, хоть на это короткое время будет легче нашим на перевалах!
Вскоре покинули свое убежище и мы. Сразу за калиткой встретились с четвероногой героиней вечера.

– Браво, Катюша! Ты вела себя достойно с врагами, а главное, не попала к ним в рабство.

Довольная Катя кивает головой и помахивает длинным хвостом с метелкой. На прощанье гладим ее, впускаем во двор. Калитку Фэд закрывает на крючок. Теперь уже не сбежит от отца Петра его основная тягловая сила, да и наша совесть будет чиста. На «Антилопу» поспели к последним известиям. На фронтах без изменений, Все те же упорные бои под Нальчиком, Орджоникидзе, Сталинградом. Почему-то не пришел послушать сводку Николай. Огородами проводили Виталия до спуска. Ночевали с Фэдом на чердаке.

15-е сентября

В уютном углу между домом и пристройкой у печурки куча дырявой посуды. Собрала матушка все прохудившееся за последнее время. Новых кастрюль не покупают давно, в продаже их просто нет.
Вот и приходится чинить собранное предками до семнадцатого года. Раньше пайкой занимался отец, но с недавних пор передал дело сыну. Кучка посуды получилась «мала» – таз с кастрюлей добавила соседка Надя, ведро с чайником перетащил через лаз Фэд, принесла посудину и тетя Шура.
То была большая, красивая кружка, с потертой на одном боку белой эмалью. Там же чернела и дыра.

– Кружечка не простая, – сказала тетя, заметив, что я кручу ее в руках и внимательно разглядываю, – императорская! Привез ее в 1913-м году Карп Ефремович – мой папа, тогдашний староста села Казьминского. Получил в подарок чуть ли не из рук самого царя на Ходынке, в праздник трехсотлетия дома Романовых.

Там и портрет его был, да стерли песочком после революции за ненадобностью. Тут тетушка явно покривила душой, – конечно, стерли из страха, ибо держать в квартире императора по нашим временам считалось тяжким преступлением. За такие картинки ехали в Сибирь. Эту часть семейной хроники я слышал впервые. С чего бы это тетушку прорвало? Наверное, за давностью лет решила открыть великую тайну. От неожиданности я даже выронил посудину из рук. Кружка упала на железный хлам и слабо звякнула.

– Ничего, ничего, – увидев, что я смутился, сказала тетя. – Паяй, как все остальное. Свою ценность она давно потеряла.

После присела на порожки, вздохнула и умолкла, вспомнив о чем-то давнем. А мы с Фэдом начали ремонт с того самого императорского сувенира. Заплатка получилась маленькой и аккуратной, ржавое пятно на стертой эмали засияло свежей полудой, кружка стала почти как новая. Не хватало только царского лика. Федя испытал ее и, выплеснув воду, вручил своей бывшей учительнице. Работа кипела. Пока мой помощник зачищал место пайки, я успевал вырезать из белой жести заплату, примерить, полудить и, наконец, паяльником припечатать к дыре очередной посудины. Гора худых ведер и кастрюль быстро уменьшалась, а вдоль стены в рядок строилась готовая продукция. Ближе к вечеру появился Виталий. Издали заметил нас у печки и поприветствовал нараспев уличными куплетами деда-жестянщика: «Ведры-тазы, чайники-каструли, лудим-паяем, чиним-клепаем, донья вставляем! Берем недорого – чашку супу и сухарик да трешку на шкалик!» Куда подевался крепыш-дедуля Клыч? Скучно стало без его зычного голоса. Наверное, где-нибудь на хуторах промышляет, пока в городе хозяйничают немцы. А жаль! Зайди он к нам сейчас разжиться «чипоткой нашатаря», насыпали бы старику целую пригоршню. Этого порошка на «Антилопе» нынче полная пачка. А я вспомнил и другую поговорку деда Клыча, которую он произнес в свой адрес при плохой пайке: «Шырь-пырь – нашатырь! Бараньи твои глаза!» Несколько посудин досталось и на долю третьего друга. А когда заканчивали последний ковшик, вспомнили о паровой машине. До нее руки у нас никак не доходили.
Вит мотнул на чердак. Модель внимательно осмотрели. Котел лопнул вдоль по шву. Видно, повредился о камни, падая со второго этажа Сволочи-фашисты выбросили все, очищая под свои склады десятую школу на площади. Даже эту живую игрушку не пощадили, варвары! На машине недоставало еще штока. Зато все остальное было в полно порядке. Целехоньким осталось самое главное – свисток!
Пока я отыскал подходящей длины заплатку, Вит принес с «Антилопы» трофейный ключик, добытый им на Кубани у немцев.

– Зараз учиним этому «локомобильчику» музыкальную ревизию! – весело заговорил он, выкручивая «Чемпионом» маленькую свистульку.

Потом приставил ее к губам, открыл краник и подул. Двор огласился высоким, близким к детскому свисту, звуком. Видно, проектируя модель, конструктор не забывал о возрасте будущей аудитории.

– Жив, жив, Курилка! Значит, должна заработать вся машина!

Тяжелое, медное паяло, основательно разогретое в печке, сделало свое дело. Заплата, хоть и некрасиво, но прочно легла на бронзовое брюхо. Быстро отыскали замену штоку. В моем детском конструкторе нашлась пластинка нужной длины с готовыми отверстиями. Оставалось поставить ее на место. Теперь маховик, закрученный пальцем, легко вращался, и поршенек, подмазанный каплей машинного масла, смешно сопел, ползая, ползая в цилиндре. Не хватало только пара. Но чем топить? В школе на уроках жгли спирт, а сейчас и обычного керосина в доме ни капли. В лампе последний выгорел. Выход, однако, нашли – вспомнили, чем топили паровозы в гражданскую войну, когда не было ни угля, ни мазута – конечно, дровами, а они рядом, в печурке! Крохотную топку, куда с трудом проходила столовая ложка, доверху набили горящими углями. Раздувать их пришлось собственными ртами, по очереди опускаясь перед машиной. Но древний способ не сработал. Его быстро сменили более современным – с «Антилопы» Вит притащил настоящий автомобильный насос. Тонкая струя воздуха
из шланга, богатая кислородом, моментально доводила угольки до белого каления. Через две-три минуты в котле забулькала вода, а вскоре заговорил свисток – настоящим паром. Колесо качнули, послышалось первое «чох-пох!» Поршенек сам продолжал движение. Он все чаще и чаще мотался по цилиндру, все быстрее крутился маховик, машина набирала обороты! Поглощенные ожившим существом, не заметили, как подошел к нам Вилли.

– О, дизе ист ейне кляйне машинен! – (Это есть маленькая машина!) – и, положив свои руки на наши плечи, он четвертым присел на корточки у низкого столика, где постукивал паровичок с цилиндром не более автоматной гильзы.

Знакомство отошло на задний план. Вилли словно попал на детский аттракцион. Его вместе с нами захватила мальчишеская страсть к работающей игрушке. Свой восторг выражал короткими выкриками, то вставал, то снова опускался перед машиной на колени, разглядывая ее со всех сторон. Вилли окончательно был покорен и захлопал в ладоши, когда Виталий приветствовал его, трижды выпуская
лишний пар через свисток. Наконец, дрова отдали свои последние калории. Пар выдохся. Машина
остановилась. Угомонились и мы. Пришло время представить друзей. Вилли с удовольствием
познакомился. Мои хлопцы пришлись ему по душе. Особенно нравились наши куцые имена. Несколько раз он повторил: «Раф, Вит, Фэд унд Вилл! Вир ист фройнде! Зер гут!» (Мы друзья! Это очень хорошо!)
Вражеского солдата, предлагавшего свою дружбу, мы с товарищами еще не встречали. Из квартиры вышли отец с матерью. Вилли вежливо им поклонился. Знакомство состоялось и с ними. Отец выполнил свое обещание – крепко пожал юному немцу руку за то, что тот выручил сына. Я перевел слова благодарности. Мать тут же ушла заводить тесто на обещанные блины. Теперь было из чего их
испечь – вчера привезли с Фэдом по оклунку муки с Поповой мельницы. Виту удалось через знакомого смолоть пшеницу, добытую в колхозе. А мы снова занялись машиной. Вилли оказался добрым техником, он внимательно осмотрел и ощупал все части модели. Восхищался чисто русской, самоварной конструкцией, одобрил хитрый способ подачи пара через шаткий цилиндр, похвалил даже грубый ремонт, который бросался в глаза с первого взгляда.

– Молодцы, ребята, что спасли машину! – сказал, узнав, откуда ее принесли.

Очень хотелось рассказать Виллу о нашем чердаке, набитом школьными приборами, но никто из друзей не нарушил данного ранее обещания – про «Антилопу» пока молчать! Вот только не нравилось ему топливо.

– Дмзе бриннштофф ист шлехт! – подвел он итоги. – Нужен хотя бы бензин. Но его у нас тоже не было.

– Это пустяки, мой приятель – шофер. Ейн момент, их бин шнелль! – и Вилли помчался за ворота.

Едва мы успели раздать соседям готовую посуду, а мать разложить на печке сковородки, как Вилли появился снова.

– Вот вам и топливо» – сказал он, опуская на землю большую квадратную консервную банку. Жестянка до самой ручки из телефонного кабеля была наполнена ядовито-синей, вонючей жидкостью.

– Это немецкий эрзац-бензин. Хоть гадко пахнет, но в моторах горит не хуже настоящего. Кстати, делают его, как сказал мой товарищ, где-то здесь, на Кубани. Вит засмеялся и уточнил, что этот передвижной завод – десятка три грузовых фургонов – устроился ниже мельницы, на быстрой протоке, и днем и ночью гудит и воняет почти рядом с его домом.

Резкий бензиновый дух и в самом деле был едучим. Он мигом захватил все воздушное пространство нашего угла. Дышать стало труднее, однако от нового эксперимента нас уже ничто не могло удержать.
Я быстро вырезал жаровенку из жести, Фэд зачерпнул в нее бензина, Вит сунул плошку в топку, а Виллу оставалось только чиркнуть зажигалкой. Наш насос тут оказался абсолютно лишним. Да и мы заняли места зрителей, уступив, по законам кавказского гостеприимства, главную роль приятному гостю. Вилли отлично справлялся с обязанностями машиниста и кочегара. Он успевал следить за топкой, пальцем помогал маховичку сделать первый оборот, подбадривал машину бравыми словами и время от времени подавал веселые свистки. А когда паровичок перегружался паром и дрожал от натуги, вытаскивал плошку из топки, и обороты тотчас же уменьшались. После снова совал ее на место, и все начиналось сначала. Конец нашей игре положила матушка, подав команду: «Всем мыть руки и за стол! Блины готовы!» Однако Вилли предложил сначала закончить грязную работу – убрать машину, перелить куда-нибудь бензин, так как обещал возвратить посудину шоферу. Он спросил о примусе. Конечно, есть. Наши соседи даже керосинку оставили, но все это давно без керосина.

– Вот и зальем его новым горючим. Работает отлично, сам видел, только корпус надо охлаждать мокрой тряпкой.

Часть бензина ушла в принесенный из коридора примус. Его сразу разожгли. Горел безупречно. Мать, соскучившись по шумному хозяину кухни, поставила на него большой чайник. Остатки бензина перелили в керосиновую банку, убрали все лишнее. Теперь можно было оттирать руки от технической грязи. Мыли их тут же под умывальником, что стоял в самом углу, самодельным мылом, что сварила матушка,
похожим на кусок глины сомнительного цвета и запаха. Вилли хоть и морщился, но мытье выдержал, пообещав в следующий раз захватить туалетного.

Место машины на столе заняла полная тарелка румяных блинов. Трое местных и один немецкий подросток, усевшись на низких скамеечках, с завидным аппетитом уплетали угощение. Особенно восхищался блинами Вилл. Он явно соскучился по домашней пище, заметив, что ротный повар Франц блинчиками их не балует. Тарелка быстро опустела. Мы допивали кислый абрикосовый кипяток, когда
во двор вошли навьюченные ранцами и автоматами два солдата. Признаки родства с фронтом были налицо – расстегнутые мундиры, закатанные рукава, черные от солнца и пыли лица, на которых блестели только зубы. Они тупо уставились на соотечественника, пьющего чай за одним столом с
русскими мальчишками. Наш гость не дрогнул. Он спокойно встал, первым приветствуя солдат, и
напустив на себя важности, заявил, что дом уже занят 3-м взводом под ночлег, а его товарищи только что ушли за ужином в расположение роты. Немцы что-то пробурчали в ответ, но задерживаться не стали. Покрутили головами и пошли со двора искать другое жилье. Молодчина Вилл, как отшил очередных постояльцев, устроив нашему двору выходную ночь.

– Я ничего не выдумывал, – возразил, улыбаясь, Вилли, – мой взвод действительно третий, а ротная кухня тоже рядом, через дорогу, где сейчас мои товарищи.

Он вытащил пачку сигарет, тряхнул, зацепил одну себе в рот и предложил закурить нам: «Битте зер!»
Найн, найн! – поспешил ответить Фэд. – Дома мы не курим! А вот огоньком на русский манер угостим.

И пока Вилли извлекал зацепившуюся за что-то зажигалку, он быстро достал кремень и ловким ударом стали высек пучок фиолетовых искр, от которых вспыхнула щепотка коричневой ваты. Раздув, Федя поднес ее к сигарете гостя. Неужели так легко наши предки добывали огонь? – удивился Вилл,
прикуривая, и попросил древнюю зажигалку. Однако сразу высечь огонь у него не получилось. Вначале кусок напильника ударился в кремень, раздробив его край, потом без искры пролетел мимо, а третий раз Вилли угодил себе по пальцу. Фэд жестами показал: «Давай назад!» – и преподал нашему гостю настоящий урок, начав с названий. Вилли послушно повторял: «Крэмен, крысале, труд».

– Трут, трут! – поправил его Виталий, нажимая на последнюю букву. – Это не работа, а вата, фитиль!

– Я, я, ферштейн – цундер шнур! – и добавил еще два немецких слова. – Фоерштейн унд фоерштум. Это были кремень и огниво.

– Вот и отлично! – оценил первые успехи Фэд. Теперь будем тренироваться.

– Тренэжирен, тренэжирен! – радуясь, закивал Вилл.

И учитель, не торопясь, показал порядок и все тонкости старинного способа. На высоте оказался и ученик. Он моментально усвоил секреты ударов и через минуту уже без осечки поджигал вату. Рассказал нам, что видел у своего дяди, страстного охотника, кремневые ружья, но там искру дает стальное колесико, а тут все так просто!

– Мушкеты стреляли быстро, но долго заряжались! – заметил Виталий. – А помнишь, Раф, для тех кремневок ширяевское: «Вынь патрон, скуси патрон, засыпь патрон, забей пыж, вложи пулю, еще пыж, насыпь пороху на полку!» Только после этого можно было стрелять! Нынешним захватчикам такие бы автоматы! – мечтательно закончил он.

Не забыл и я эту скороговорку прошлого, что слышали мы от Бориса Николаевича, когда ставили с ним «Бородино». Вспомнили с друзьями нашего учителя, его чудесные уроки, незабываемые рассказы, стихи и тот день незадолго до войны, когда провожали семью Ширяевых в Ставрополь. Где-то он нынче, наш кумир?

Наигравшись с огнем, Вилл предложил обменяться на память его источниками и подал нашему другу свою зажигалку.

– Что ты, Вилли! – отвел руку Федя. – Забирай запросто все, что желаешь. У нас этих камней полная Кубань, да старых напильников, что бросило ремучилище, тоже много.

Но гостю очень хотелось подарить зажигалку. Не дождавшись моего перевода, он сказал, что в таком случае оставляет ее нам на память. Что в его ранце лежит еще одна запасная, а от нашего «рюсского чуда» будет прикуривать у него вся рота. Блестящий цилиндрик в руке будоражил и нас.

– Да бери, Фрэд, бери! Пока дают, поддержал друга Виталий. Зажигалка, наконец, была принята.

Мы тоже приняли решение – выделить для 1-й горнострелковой роты весь запас трута, что хранился на чердаке. (Себе всегда сделаем новый). Колбаску из детского носка, туго набитую марганцево-кислой ватой, Вилли с трудом затолкал в глубокий карман мундира. Обмен состоялся. Стороны остались
довольны друг другом. Теперь Вилли рассказывал о своем далеком доме. Слушателей прибавилось. Подошли мои родители с тетей Шурой, потом Надя с маленькой, шустрой Шуркой. На столик легло несколько фотографий, добытых из кармана. То были картинки его родины – красивый дом с садом, моложавый отец с матерью, погибший под Москвой старший брат Курт, в форме артиллерийского лейтенанта, белокурая сестренка Эльза, чуть больше Надиной дочки. Говоря о ней, Вилли нежно поглаживал рукой черные волосы притихшей девочки. Было видно, как грустит и скучает по дому, как хочется ему сейчас в свой родной Бремен. В самый раз я вспомнил об отважных музыкантах братьев Гримм.

– Да, да! В нашем городе даже памятник поставлен этой знаменитой четверке. Они так и стоят друг на друге: на ослике – собака, на ней – кот, а на самом верху с раскрытым клювом и распущенными крыльями – петух! Хорошая сказка, я так любил ее в детстве.

На этой приятной, доброй ноте и закончился наш больше похожий на сказку вечер. Сумерки уже опутывали город. Вилли надо было отправляться в свою роту. Прощаясь, он обещал навестить нас завтра.